Стена

Эти сочныя майскiя утра были послдними утрами тавруевскаго сада. Но объ этомъ знали тамъ, гд теперь шло состязанiе увлекательныхъ объявленiй, разбирался потрепанный планъ и давались инструкцiи вызваннымъ изъ губернской чертежной землемрамъ.

Но здсь, въ буйномъ саду, все было, какъ и всегда по весн, росло и росло, разбивая почки и выбрасывая побги, покойное и нмое, радостное въ себ. Сверкало и смялось въ солнц.

Лнивые, точно налитые саломъ, постаивали на припекахъ въ затинившихся прудахъ лини и млли, тронутые старой позолотой, знаменитые тавруевскiе лини, напущенные невсть когда. Глядли на нихъ задумчивыя сни ветелъ, изъ гибкихъ прутьевъ которыхъ поколнiя тавруевской молодежи выдлывали себ самострлы, а крпкiя руки конюховъ вязали пучки. Слпо смотрли затекшiе порзы буковъ на кор, когда-то трепетные, полные юной страсти порзы. Нжились заросли дудочника и сныти въ тхъ же мстахъ потныхъ луговинъ и канавъ, гд мелькали когда-то красныя юбки и загорлыя ноги покорныхъ дворовыхъ двокъ.

Все здсь еще носило безстрастные слды прошлаго, не старющаго подъ солнцемъ. Даже уходящая отъ благо дома въ глубину сада изгрызанная поверху кирпичная стна, вся засыпанная стекломъ, въ пн черемухи и вишни, говорила колкимъ сверканьемъ, что все еще здсь остатки славной оранжереи.

Утренняя зеленая затинь таяла, день разгорался, и соловьи смолкли. Теперь желтогрудая иволга играла чистымъ, какъ флейта, свистомъ, коротко переговаривались зяблики да пикала и потрескивала птичья мелочь, юркая и невидная. И въ этой живой и вольной болтовн голосковъ тяжело прыгалъ сухой, тревожно спрашивающiй звукъ - каменный стукъ, сыплющiй и дробящiй. Хлестали и корчились подъ тяжелыми шагами кусты, только на зорьк выбросившiе цвтъ, теперь уже блекнущiй на припекахъ. Вдоль кирпичной стны колыхались въ зелени блыя спины, и, обивая побги, падали сверкающiя мотыги - били и сыпали. Подымались изъ-за кустовъ бло-розовыя кладки стараго кирпича, перекрещенныя мломъ, какъ связкой.

Артель разбирала прятавшуюся въ зелени каменную стну. Приказчикъ укрылся подъ рябиной, сунувъ подъ голову пиджакъ, и подремывалъ, прислушиваясь къ ровному стуку мотыгъ. Сонно позванивали надъ нимъ столбики мошкары. Гудли въ рябин пчелы.

- Мрь, Иванъ Иванычъ… Восьмой доклали.

Изъ кустовъ вышелъ Михайла. Онъ несъ на плеч мотыгу и вытиралъ рукавомъ лицо.

- Складено… Мрь.

Подходили съ мотыгами и ломами одинъ за другимъ, вс въ блыхъ, отъ поту затежелвшихъ рубахахъ, вс осыпанные розовой пылью, черноволосые и свтлые, стриженые подъ скобку, съ блой каемочкой тла у затылка, съ темными потеками на груди и спин. И раздумчивый степенный Трофимъ, съ окладистой русой бородой, въ которой застряли кирпичныя крошки, и курносый, веснушчатый и безбровый парнишка Гаврюшка, и Лука, голова рдькой, и кривобровый, всегда молчаливый, Цыганъ, и костистый Мокей, съ жуткимъ рубцомъ черезъ все лицо, и другiе, невидные. И позади всхъ - длинный, мднолицый солдатъ, въ вылинявшей рубах горошкомъ, въ сдвинутой на затылокъ фуражк.

- Пролежалъ штаны-то! Мрь, что ли…

Приказчикъ узналъ дкiй голосъ, но не подалъ вида - чего связываться съ бродягой! Скандальная подобралась артель, только бродяга-солдатъ этотъ…

- Значитъ, восьмой доклали…

Приказчикъ лниво вытащилъ изъ кармана штановъ затрепанную синюю тетрадку и пососалъ карандашикъ. Лежалъ и просматривалъ столбики цыфръ, а вокругъ стояли съ мотыгами и смотрли, какъ остренькiй черный носикъ чиркаетъ по бумаг.

- Вотъ что, Иванъ Иванычъ…

- Погоди, не на кульерскихъ… Чего еще?

- Не выходитъ у насъ… - сказалъ задумчиво, уставясь на ясный кончикъ мотыги, Трофимъ.

Былъ онъ широкогрудый и крутолобый, уже немолодой мужикъ, съ запавшими подъ лобныя кости вдумчивыми, въ глубин, свтлыми глазами.

Говорилъ и надавливалъ на пятку мотыги, помогая словамъ. И только сказалъ, выдвинулся покачивая мотыгой, весь горячiй солдатъ съ запотвшей грудью, вольный въ своей растерзанности.

- Чего съ нимъ разговаривать! Докладай хозяину… Жульницкая работа!..

Приказчикъ помуслилъ карандашикъ и поставилъ цыфру.

- Не желаешь… можешь итить къ чортовой матери! - сказалъ онъ, не отводя глазъ отъ тетрадки.

Теперь начали говорить вс разомъ.

- Разв это кирпичъ! Жигу нтъ… Гнилой! Вс ноги стекломъ изгадили… Хозяину докладай!

- Условiе писано, а тамъ не мое дло. Вонъ бритый подмахнулъ, грамот-то который уметъ… Не желаешь - безъ пачпортовъ пойдешь…

- И безъ пачпортовъ сойдемъ! - кричалъ солдатъ. - Я вс права знаю!

- У тебя когда пачпортъ-то былъ? Скважина безпачпортная… Акай! Чисто ребенки какiе. Ну, мрить буду.

Приказчикъ поднялся и пошелъ въ гул голосовъ, а за нимъ вс, шарпающiе лаптями, широкiе, какъ пни, съ крпкими свилеватыми руками, вс въ синихъ посконныхъ штанахъ, гологрудые, съ пропотвшими шнурками крестовъ, калужане изъ-подъ лсного Козельска. И впереди всхъ, за приказчикомъ, мднолицый солдатъ, съ задвинутой на маковку трепаной фуражкой, дкiй и горячiй.

- Я еще говядину твою въ полицiю докажу! Людей травишь?!

- По барину говядина, по дерьму черпокъ… - отзывался приказчикъ.

- По башк оглобля…

- Что-о? Урядникъ-то, братъ, въ Мников живетъ!..