Стена

Приказчикъ остановился и обернулся къ солдату.

- Гляди, на!

- Думаешь, ораторъ здсь?

Смрили другъ друга и опять пошли.

- Сыскали соколика! Вы его, братцы, слушайте больше!.. До первой бутылки вся его работа… - сказалъ приказчикъ, останавливаясь у кладки и принимая изъ рукъ Трофима мченую тесинку.

- Братцевъ-то за пазухой ищи!

Смялись въ артели. Приказчикъ накладывалъ тесинку.

- На кирпичъ еще… ногдя не доходитъ…

Приказчикъ приставилъ ноготь.

- Въ кирпич пять ногтевъ… - сказалъ Трофимъ, подставляя и свой ноготь.

- Не принимаю.

- Чего тамъ… клади ему десятокъ на походъ. Хозяйскiй у его ноготь.

И опять требовали доложить хозяину.

- Работай, а вотъ прiдетъ…

- Который день все детъ…

Полетли въ кучу мотыги и ломы, и артель пошла ко двору, ломая кусты и перескакивая черезъ кучи щебня. Былъ часъ обда.

Прказчикъ остался въ застоявшейся тиши сада. Оглядывалъ кучи набитаго щебня и соображалъ. Зяблики переговаривались по кустамъ - что-это-что-это-что-ви-жу-у?…

- Щебню-то набили!

Прикидывалъ и видлъ, что изъ отмченной полосы не вышло и половины высчитаннаго хозяиномъ кирпича.

… Будетъ теперь лаяться…

Онъ растянулся на живот и принялся проврять записи и высчитывать. Кругомъ стоялъ полуденный влажный и густой духъ прогртой земли и зелени и морилъ. Путались выкладки, и думалось на жар, что хорошо бы теперь кваску со льду да съ сушенымъ бы судакомъ. Крякнулъ, поймалъ на ше божью коровку, помялъ и швырнулъ.

Передъ нимъ, въ солнечномъ пятн, сидла на былинк желтая бабочка и вздрагивала сквознымъ брюшкомъ. Онъ глядлъ на бабочку и соображалъ, какъ бы поднять выходъ кирпича, чтобы не ругался хозяинъ, и пока соображалъ, налетла еще бабочка, и погнало ихъ къ солнечной полян, сплошь залитой желтымъ курослпомъ.

Съ огородовъ донесло псню - и тамъ пошли на обдъ. Приказчикъ потянулся, похрустывая, и поднялся. Закололо въ глаза разсыпаннымъ по камню стекломъ.

… Ммда-а… работка… - подумалъ онъ, сорвалъ стебелекъ сныти и, обдирая зубами, пошелъ ко двору.

VI.

Только что отужинали, и въ воздух стоялъ густой запахъ сала и щей.

Сидли на чуркахъ, у столовыхъ досокъ, лежали на выбитой трав, поглядывая въ свтлое еще небо, слдили, какъ тянутъ жуки. И за ними, дальше, тоже, какъ-будто, лежали еще блыми пятнами. Это были кинуты днемъ и теперь забыты подъ росой рубахи.

Черезъ разбитую сверху стну заглядывали изъ сада во дворъ темнющiе кусты и задумавшiяся вершинки - что тихо? Затаившись, глазли по краю двора черныя дыры сараевъ. Дремотное бродило въ падавшихъ сумеркахъ, и уже сномъ думалось всмъ. Лниво вспыхивали огоньки покурокъ.

Стряпуха шумно перемывала и отшвыривала ложки. Съ ней сегодня никто не шутилъ, потому что передъ вечеромъ у ней померъ ребенокъ. Она уже отплакала надъ нимъ, и хотлось еще поплакать, но знала она, что нехорошо плакать о младенц - не будетъ ему покою. Низко надвинувъ платокъ, перемывала она чашки, вобравъ въ себя и защемивъ боль, и когда убралась, пошла къ дому, гд въ угловой комнат, къ саду, лежалъ на прилаженной дощечк ея ребенокъ, обернутый въ чистыя онучи. Но побоялась войти въ темный и пустой домъ, такой огромный и гулкiй, и сла на ступенькахъ крыльца, чуть видная въ сумеркахъ. Но и здсь было жутко и тяжело одной, и она позвала Михайлу. Онъ пошелъ къ ней и слъ рядомъ. Такъ сидли они оба, молча, чуть видные.

Приказчикъ поужиналъ на газетк и курилъ, прислушиваясь къ разговору. Но разговоръ былъ все тотъ же - о гниломъ кирпич. Солдатъ-бродяга ругался, а Трофимъ уговаривалъ потерпть. Что толку сойти! Сойти всегда успешь, а вотъ найти… Поди-ка, найди теперь, когда въ город, вонъ, полнымъ-полно народу. Главное дло - бумагой окрутились…

- Милый человкъ, - вдумчиво-ласково говорилъ Трофимъ. - Я-то ужъ по работамъ хожу скольки годовъ… Марался ты, какъ я по работамъ… Пачпорта опять… Съ недлю проходишь, милый ты человкъ!.. Скольки денъ потеряемъ! Люди семейные… кажный пятачокъ…

- Панихиду-то кому другому пой. Связался съ вами, съ чертями… Дай субот подойтить - засверкай, моя мамаша!

- Ты вонъ вольный… усклизнешь куда ни на есть, а у насъ пачпорта…

Пистонъ сидлъ на чурочк и скриплъ:

- Вотъ какой народъ пошелъ недовольный… А мы-то, бывало!

- У, блоха лысая, нашелъ чмъ равнять! Нешто вы люди были?

- А то не люди?

- Люди… на блюд!

- Вотъ тогда бы ты поговорилъ-то! - отозвался приказчикъ. - Тогда-то, можетъ, я тебя дралъ бы!

- А теперь слаже?… - вздохнулъ Трофимъ. - Сила, она навсегды жметъ.

- Калуцкихъ! У кого винты, такъ… Я теперь плюнулъ и пошелъ!

- Вдоль по питерской! - сказалъ приказчикъ.

- Помалкивай. А то я - не я… Птица какая… въ сапогахъ! Въ Америк вонъ… какъ? Мен какъ по сту цлковыхъ не берутъ… Не желаю и все. Ну и даютъ, по карахтеру глядя.

- Вотъ и ступай туда. Чего расходуешься-то!

Начинала падать роса. Поскрипывалъ коростель за садомъ, въ лугахъ, но казалось, что онъ совсмъ близко гд-то.

- Что я-то произошелъ! - сказалъ Пистонъ. - А мн бы, можетъ, въ коляскахъ надо здить и газеты читать… какъ я самъ себя знаю-то…

- Въ ко-ляскахъ! Въ кучера-то мордой не вышелъ, полпорцiя!

Пистонъ сидлъ на чурбашк, попыхивалъ трубочкой и, какъ сухой листъ, шуршалъ его голосокъ.