Стена

- А, какъ воетъ нехорошо… - покрутилъ головой Трофимъ. - Что ужъ…

Приказчикъ спрашивалъ изъ сада:

- Чего у васъ тутъ не вышло?

Вспомнилъ, должно быть, про стряпуху и остался въ саду. Вошли въ домъ, и вой кончился. Скоро на крыльцо вышелъ съ фонаремъ Михайла и пошелъ къ сараямъ. Окликнулъ Пистона:

- А что, милашъ, ящика-то общалъ?

Пистонъ далъ ящикъ. Михайла поставилъ фонарь на траву и принялся вытесывать топоромъ дощечки. Стесывалъ добла и пригонялъ, чуть видя.

Ночь начинала свтлть - изъ-за сада подымался пополнвшiй мсяцъ. Изъ бокового окна падала на кусты полоса свта. На стеклахъ закрытаго окна, къ саду, двигалась большая черная голова, встряхивалась и падала. Опять подымалась, тряслась, точно жалобилась надъ чмъ, и опять падала.

VII.

Раннимъ утромъ прiхали за кирпичомъ подводы.

День ото дня солдатъ становился безпокойне, а въ это утро поднялся совсмъ въ разстройств. Поглядлъ на ноги, - вс избиты о камни, порзаны стекломъ, - неспособно было работать въ опоркахъ. А тутъ еще началось томительное дрожанье внутри, горло подъ сердцемъ и наваливалась тоска. Онъ уже перезанималъ у всхъ въ артели, и теперь ему никто не врилъ, и чайникъ въ Тавруевк тоже не опускалъ въ долгъ.

Еще грачи не шумли, поднялъ Трофимъ артель: хотлъ добирать хоть временемъ. Солдатъ изругалъ Трофима, оттрепалъ Гаврюшку - зачмъ перехватилъ рукомойникъ, а за чаемъ сцпился съ приказчикомъ и потребовалъ расчетъ.

- Субботы погодишь, не убжитъ отъ тебя казенка.

Добирали конецъ первой стны, по низу сада. Добирали съ упорствомъ, выгрызая мотыгами рдкiе кирпичи. Солдатъ не вступалъ въ работу, лежалъ подъ кустомъ и курилъ.

- Вашими-то шеями сваи забивать! Гд туго, туда Калуга.

Ему отвчалъ упрямый и ровный, сыплющiй стукъ мотыгъ.

- Черти двужильные! Когда васъ выучутъ-то, дураковъ?..

Подводчики принялись разбирать кладки и грузить, а приказчикъ вышвыривалъ и отмчалъ засунутыя половинки.

- Ишъ, напхалъ! - крикнулъ онъ покуривавшему солдату. - Чья работа-то?

Содатъ поднялся.

- Чья работа?! Ребята! Не давай кирпичу! мрка у него фальшивая!

- Чего, солдатъ, гомозишься… - сказалъ Трофимъ. - Мрили, не ребенки.

- Пусть казенной смритъ!

- Въ казенку сбгаешь за казенной! - подмигнулъ приказчикъ.

Смялись въ артели. Знали, что врная мрка. Мрилъ ее и самъ дошлый Трофимъ, и Мокей, и Цыганъ, накладывая пяди.

- Грхъ съ тобой одинъ… - тряхнулъ головой Трофимъ. - Чего народъ мутишь?

- Мн-то ничего, а теб-то чего! Чью руку держишь, безсонный чортъ? Галки не гадили - на работу волокешь!

- Накладай, чего стали!

- Эхъ, вы-ы… слякоть! Стукальщики!..

Солдатъ плюнулъ и пошелъ въ Тавруевку, - не встртится ли Прошка, живой человкъ.

Обдали. Ходилъ довольный гулъ голосовъ - приказчикъ пошелъ-таки въ городъ къ хозяину: самъ увидалъ, что настоящая работа. И хоть обдъ былъ совсмъ плохъ, и каша пригорла, - стряпалъ Гаврюшка, потому что стряпуха ушла съ мужемъ въ Мдниково хоронить ребенка, - только посмялись надъ Гаврюшкой и вылили ему на голову остатки щей.

Передъ вечеромъ воротился Михайла. Ребенка принесли обратно.

Мдниковскiй сявщенникъ отлучился въ уздъ къ родн и общалъ воротиться черезъ денекъ; а дьячокъ потребовалъ полицейскаго свидтельства о смерти.

Стряпуха плакалась:

- Чего говоритъ-то непуть… Можетъ, удушили вы его…

Къ ночи навалилась на дворъ тоска. Воротился изъ города приказчикъ и объявилъ, что хозяинъ ухалъ на работы по линiи и будетъ на другой день, къ вечеру. А ужъ въ город что длается! Полнымъ-то-полна площадь и совсмъ посбивали цну.

- Ломай завтра поверху, гд покрпчей. А тамъ, что ршитъ…

Вернулся съ дачнаго обходу Пистонъ, навесел, принесъ на ужинъ рубца. Сидлъ на ящик и почмокивалъ.

Поужинали пригорлой кашей и пошли спать. Во двор остались Пистонъ да солдатъ, да стряпуха на порожк сарая. Ребенка поставили въ холодокъ, и она сторожила его на порожк, чуть видная въ черной дыр сарая. Сидла, какъ каменная, и смотрла на блый ящичекъ.

Такой долгiй день былъ сегодня. Ходили по чужимъ дорогамъ, отыскивая Мдниково. И долгiя-долгiя были эти жаркiя дороги, пустыя, тяжелыя дороги. Гуськомъ все ходили - Михайла впереди, она сзади. Такъ передъ глазами все ноги, ноги въ пыли. Желтыя мухи съ гуломъ кружились неотступно, присаживались на ящичекъ…

Темно было во двор, черно въ сара, а передъ глазами стряпухи все тянулась жаркая пыльная дорога, ноги Михайлы и нето желтыя, нето красныя жгучки-мухи.

Солдатъ сидлъ и бурчалъ. Пли соловьи въ саду. Солдатъ ругалъ соловьевъ, жидомора-приказчика, артель, Пистона.

- Расчавкался!.. сть-то по-людски не можешь…

Ему отвчало сочное чавканье.

- Разоришься, что ль, отъ двугривеннаго? По хар вижу - есть.

- Есть у птуха нашестъ, да высоко лзть. Вотъ завтра опять пойду, нащелкаю рублишко…

- Нащелкаю! Щелкнутъ вотъ… Давай двугривенный!

- Да ты счумлъ! - заслонился рукой Пистонъ.

- Дай! Струментъ пропью!

- А мн что - пропивай.

- Чортова плшь!

- Посоли да съшь.

Торопливо схватилъ бумажку съ рубцомъ и пошелъ въ сарай.

Солдатъ побродилъ по двору, разыскивая мотыги. Поглядлъ къ сараямъ и увидалъ стряпуху.

- Тетка Марья, да двугривенничекъ…

Стряпуха не шевельнулась. Онъ тронулъ ее за плечо.