Стена

- Ишь ты… - сказалъ работникъ, тряся пальцемъ. - А?! Не бьетъ! А?!

- Да куды жъ это онъ… - забезпокоился солдатъ. - Эй, Проша!

Тни ушли, - не видно было ихъ на темной стн лозняковыхъ зарослей.

- Будемъ мы смотрть!..

- Пойдемъ, что ль, въ чайную! - ршительно сказалъ солдатъ. - Угощу въ субботу…

- Въ чайную? Н-этъ… - покрутилъ головой работникъ. - Спать время…

- Только вамъ и спать, черти лохматые!

Солдатъ поглядлъ на огонекъ и пошелъ къ усадьб. Позади родилась псня. Это работникъ пробирался по грядкамъ къ сараямъ и плъ:

…Не болла бы грудь…

Не томи-и-лась душа-а…

Солдатъ шелъ и поглядывалъ къ Таруевк - все еще маячилъ тамъ желтенькiй огонекъ. Спшилъ, сокращая дорогу, обливая ноги росой.

Перебжалъ плотину и пустился наперекосокъ къ саду, черезъ акацiи.

Выбрался къ дому. На крылечк спалъ, укрывшись кафтаномъ, Мокей.

…Да гд же это он…

Солдатъ шарилъ по кустамъ и у стнъ, отыскивая мотыги. Наконецъ, разыскалъ подъ крыльцомъ.

- Чего ты? - спросилъ сонный голосъ.

- Ворую вотъ, - сказалъ солдатъ, вытаскивая мотыгу и ломъ.

Но уже спалъ Мокей, только подобралъ мшавшiя солдату ноги.

Солдатъ взвалилъ мотыгу и ломъ на плечо и прежней дорогой погналъ къ плотин. Глядлъ къ Тавруевк - все еще живетъ огонекъ. Бжалъ, странный въ слабыхъ тняхъ свтлой ночи, съ мотыгой и ломомъ на плеч, охватываемый боемъ перепеловъ.

…Пыль-па-па… пыль-пыль-па-па…

Огонекъ погасъ на глазахъ - закрыли чайную.

- Тьфу, чортъ!

Протяжно кричали птухи. Солдатъ постоялъ въ росистомъ перепелиномъ бо, послушалъ, раздумывая, и повернулъ къ плотин.

Справа, гд начинался истокъ изъ прудовъ, за плотиной, тянулись глухiя заросли лозняка - соловьиное мсто. Теперь оно густо курилось туманомъ.

Торчали надъ нимъ тонкiе прутики, какъ прудовая осочка, и забилось вокругъ блое холодное покрывало.

- О-о-о-о…

Солдатъ прiостновился. Изъ тумана шелъ глухой, задыхающiйся стонъ.

- Охъ, Проша-а… о-о-о-о…

Соловей мшалъ слушать. Било по мягкому - ту… тум… - а срывающiйся голосъ просилъ:

- О-о… Проша-а… у-у-у-у…

Солдатъ подошелъ ближе и затаился. Хриплый, задыхающiйся голосъ грозилъ:

- Сказывай, подлая… ска-зы-ва-ай!..

Пыхтло въ туман, тяжело возилось и опять било по мягкому.

- О-о-о-о-о-ой..!

Выкинулось острымъ крикомъ, какъ кричатъ ночью въ лсу схваченныя на смерть птицы.

- Ты!!.. - крикнулъ солдатъ.

Стихло. Трепыхались лозинки. Тоненько плакалъ тамъ слабый голосокъ.

- Да что же это онъ… чортъ…

Хриплый, будто воркующiй и ласкающiй, голосъ просилъ:

- Душу вынула… Ночи изъ тебя не сплю… залточка ты моя-а!..

Потрескивало и возилось въ туман. Будто какъ поцлуи путались въ сочномъ чвокань соловьевъ.

- Чортъ ихъ разберетъ! - злобно сказалъ солдатъ, прислушивясь къ возн.

Смотрлъ, какъ вздрагивали надъ туманомъ вершинки лозинъ.

Досадой накатило на него. Схватилъ мотыгу и ломъ и изо всей силы швырнулъ за плотину, въ прудъ. Постоялъ, поглядлъ, какъ поплыли темные волнующiеся круги, и побрелъ къ усадьб.

IX.

На восход солнца Михайла взялъ гробикъ на полотенце и пошелъ въ станъ, въ Лобачево, получить свидтельство о смерти. Былъ четвергъ, а похоронить можно было только въ пятницу, когда вернется священникъ, но младенца взять было нужно для предъявленiя становому. Такъ посовтовалъ приказчикъ.

- Скажешь, - отъ Василь Мартынова, - безъ пачпорта выдастъ. А ребенка на случай прихвати.

Стряпуха не спала всю ночь - все сторожила на порожк, и когда Михайла понесъ ребенка, пошла за нимъ. Но онъ не взялъ ее.

- Артель серчаетъ. И я-то два дни не работаю…

Она еще ниже надвинула платокъ и принялась за корчаги. И не видно было, плачетъ ли она, или у ней все то же каменное лицо, съ какимъ ходила она по чужимъ проселкамъ, отыскивая Мдниково.

День разгорался, и уже по синевато-свинцовой окраск неба можно было сказать, что будетъ жарко. Артель до восхода солнца выступила на работу, и опять пошелъ по саду упорный сыплющiй стукъ, чего-то добивающiйся у камня. Въ щебень разсыпалась стна, изъденная сыростью осени непокрытой, непогодами долгихъ лтъ, отдавая рдкiе крпкiе кирпичики.

Но артель съ терпливымъ упорствомъ выгрызала ихъ и складывала въ мрные кубики подъ все усчитывающимъ взглядомъ покойно-вдумчиваго Трофима. Все усчиталъ онъ и зналъ, что каждый пятокъ заботливо вывернутыхъ кирпичей - та же копейка.

Съ утра опять прiхали за кирпичомъ подводы. Хозяинъ еще не вернулся съ линiи, но къ обду, какъ говорили возчики, прiхать долженъ.

Но прошелъ и обдъ, и во вторую возку прiхали подводы, а хозяина не было. Тогда уже не одинъ солдатъ - онъ все такъ же лежалъ подъ кустомъ - требовалъ бросить работу: Цыганъ и Лука, голова рдькой, и курносый Гаврюшка, и даже совсмъ невидные подняли разговоръ съ Трофимомъ.

- Мочи не стало… Въ оттяжку повелъ… Бросай!

- Не давать ему кирпичу! Врно солдатъ говоритъ…

- Ребята, годи! - уговаривалъ Трофимъ. - Сколько денъ потеряемъ… пачпорта опять…