Стенание

— Мы составляли всевозможные планы, как можно тайно убить отчима, но последовательно их отвергали. Я на самом деле верил, что это лишь своего рода игра, и не собирался на самом деле лишать Питера жизни, хотя Изабель, возможно, думала иначе. А потом, в тот день на причале… Я помню все в мельчайших подробностях: Питер Коттерстоук, смотрящий на воду на самом краю пристани; Изабель, шепчущая мне в ухо, что это наш шанс… Был самый прилив, а вода ледяная, и он не смог бы выкарабкаться. Потребовалось лишь слегка толкнуть его, а я был рослый мальчик, крупный для своих лет. — Эдвард опустил голову. — Странно, но только потом мы осознали, что наделали. Это было убийство. Изабель не растерялась и приняла руководство на себя: решила, что надо сказать, будто мы оставили отчима на причале.

— И никто не мог засвидетельствовать, что дело было не так, — заметил Филипп.

— А потом… потом мы узнали, что Питер вовсе не собирался лишать нас наследства. — Рассказчик спрятал лицо в ладонях, и теперь его голос был едва слышен. — Мама каким-то образом обо всем догадалась. После этого она не могла нас видеть и выставила из дома, как только представилась возможность. Ее не интересовала моя семья, внуки. А это завещание, что она написала… — Он умолк.

— Это была месть с ее стороны, — сказал я.

Коттерстоук кивнул:

— Да. Теперь я это понял. Я не думал, что Воуэлл догадывается, даже когда старик вдруг сильно разволновался в день экспертизы. Я был слеп, так долго был слеп… — Он вдруг сжал кулак и ударил себя по голове.

Я тихо проговорил:

— И все эти годы вы с Изабель обвиняли друг друга, потому что это было проще, чем признать правду.

Эдвард произнес упавшим голосом:

— Правду слишком трудно вынести.

— Все это время вы в некотором роде были в сговоре, но каждый уклонялся от своей доли вины.

Это выглядело настолько противоестественным, что у меня просто в голове не укладывалось.

— Когда все случилось, я обвинял Изабель в том, что она заставила меня сделать это, а она говорила, что никогда не верила, будто я действительно его столкну; думала, что мы просто ломали комедию, — рассказывал Коттерстоук. — Вскоре мы и вовсе прекратили общаться. Но грех был на нас обоих, хотя я скрывал его даже от глаз Господа, когда пришел к истинной вере. Но Он знал, и теперь этот арест стал моей карой.

Я ничего не ответил. По закону оба, и Эдвард, и Изабель, были виновны в убийстве. Признание любого из них приведет к повешению обоих, даже теперь, сорок лет спустя. Я подумал об их матери, подозревавшей сына и дочь все эти годы, но неспособной что-либо доказать и просто ненавидевшей родных детей, и глубоко вздохнул:

— Что вы теперь собираетесь делать, мастер Коттерстоук?

Эдвард покачал головой:

— Честно во всем признаюсь. Так велит Господь.

Я осторожно попытался возразить ему:

— Но вы же понимаете, что причина, по которой вы предстанете перед Тайным советом, не имеет ничего общего с вашим отчимом. Против нас выдвинуто обвинение в ереси. Если вы не говорили ничего неподобающего, то, возможно, вами и братом Коулсвином просто воспользовались, чтобы придраться ко мне.

Собеседник посмотрел на меня в искреннем недоумении:

— Я думал, этот арест каким-то образом касается… того, что мы сделали. Но не мог понять, при чем тут Тайный совет. — Он нахмурился. — А какое дело Тайному совету до вас, сэр?

Я с облегчением заметил, что Эдвард заинтересовался происходящим, хотя и был озадачен. По крайней мере на время я вернул его в реальный мир.

— Ну, я оказался замешан в… политических играх, — осторожно ответил я. — У меня могут быть враги в стане традиционалистов.

— Среди этих негодяев? Пусть я отвержен и проклят Господом, но я еще не пал так глубоко, чтобы не сметь поносить этих врагов истинной веры. — На лице Эдварда появилась гневная гордость.

— Тогда ради всех нас, мастер Коттерстоук, когда завтра вас спросят перед Советом, проклинали ли вы когда-либо публично мессу, скажите им правду: нет, никогда.

— Но в сердце своем я…

— Сжечь вас могут только за то, что вы говорили. Умоляю вас, держите свою веру в сердце!

Филипп кивнул:

— Да, Эдвард, он прав.

— Но то, что мы сделали, Изабель и я…

— Оставьте это на потом, Эдвард. Всему свое время.

Коттерстоук задумался, и его лицо задергалось. Но все же он произнес:

— Если меня вдруг спросят про убийство отчима, я должен буду ответить правду. Но если не спросят, я ничего не скажу. — Он пристально посмотрел на Коулсвина. — Однако потом я должен буду заплатить за свои грехи.

«Да, — подумал я, — это сильный человек, твердый и упорный, как и его сестра. Ведь нужно иметь действительно странный, извращенный и упрямый ум, чтобы в течение сорока лет обвинять друг друга».