Стенание

После этого время потянулось медленно и тягостно. Филипп убедил своего клиента помолиться вместе, и они долго бормотали в углу, прося Бога укрепить их дух, а потом обсуждали, сможет ли Эдвард спастись в ином мире, если публично признается в своем грехе. А затем они заговорили о приверженности Изабель к старой религии, и я услышал, как Коттерстоук снова возвысил голос, называя ее упертой женщиной с развращенным сердцем, — эта интонация чувства собственной праведности и жалости к себе была мне хорошо знакома и так характерна для обоих! Если Эдвард признается, подумал я, его сестра тоже пропала.

Зарешеченное окошко над нами пропускало в камеру квадратик солнечного света, и я наблюдал, как пятнышко постепенно ползет по стене, отмечая течение дня. Мои товарищи по несчастью перестали беседовать, и Филипп настоял, что нужно съесть что-нибудь из того, что нам принесли.

Наступил вечер. Светлый квадратик быстро тускнел, и в это время вернулся тюремщик с запиской для меня. Я в нетерпении развернул ее под любопытными взглядами Филиппа и Эдварда.

Я снова пошел в Уайтхолл и уговорил стражника пустить меня в приемную королевы, — писал Барак. — Королева уехала в Хэмптон-Корт с большинством своей прислуги, и, похоже, миссис Оделл тоже. Там снимали гобелены, и за работниками наблюдала какая-то дурочка с уткой на поводке. Когда стражник спросил, не знает ли она, где сейчас миссис Оделл, та ответила, что в Хэмптон-Корте, а когда он сказал, что у меня для нее сообщение, идиотка обернулась и состроила мне рожу. Я попросил стражника проследить, чтобы записку передали по назначению. Извините, но ничего больше мне сделать не удалось.

И снова дурочка Джейн, так люто настроенная против меня, подумал я и сложил письмо.

— Новостей пока никаких. Но мою записку передали… одной важной персоне, — сообщил я двум другим узникам.

Эдвард посмотрел на меня непонимающим взором, как будто все это происходило с кем-то другим, — он снова ушел в себя. Филипп же ничего не сказал и опустил голову.

Ночь тянулась очень долго. Я спал беспокойно и несколько раз просыпался, чувствуя укусы вшей и блох, вылезших из матраса. Думаю, Коулсвин тоже плохо спал. Один раз, проснувшись, я услышал, как он тихо молится — слишком тихо, чтобы я мог разобрать слова. Что же касается Эдварда, то, когда я пробудился в первый раз, он храпел. Однако в следующий раз я увидел, как блестят в лунном свете, падающем сквозь решетки, его глаза, безнадежно глядевшие в темноту.

Глава 43

Они сидели в ряд за длинным столом, накрытым зеленым бархатом, — шестеро членов Тайного совета, верховного органа, отвечающего перед королем за управление государством. Все были в изысканных одеждах, с золотыми цепями на шее и в шапках с драгоценными камнями. Филиппа, Эдварда Коттерстоука и меня усадили лицом к ним, и три стражника из Тауэра, которые нас привели, встали у нас за спиной. Мое сердце заколотилось при мысли, что в последние месяцы здесь сидели Энн Аскью и многие другие, обвиненные в ереси.

Сэр Томас Ризли, лорд-канцлер Англии, помахал перед лицом унизанной перстнями рукой:

— Проклятье, от них разит тюрьмой! Я же сто раз говорил: неужели нельзя вымыть подсудимых, прежде чем приводить их сюда?

Я вспомнил, как он боялся на Смитфилдской площади, что порох на шее приговоренных может при взрыве поразить важных персон королевства, присутствующих на казни. Вместе с Ричем этот человек жестоко пытал Энн Аскью. Заметив, что я рассматриваю его, Ризли гневно нахмурился на такую дерзость и уставился на меня своими зелеными глазками, холодными и непроницаемыми.

Перед всеми членами Совета были разложены на столе бумаги, но перед сэром Уильямом Пейджетом, восседающим посредине в своем обычном камзоле из темного шелка, лежал целый ворох документов. От его квадратного бледного лица над длинной темной бородой так и веяло холодом, а тонкие губы были сурово сжаты.

Слева от Пейджета сидел Ризли, а за ним — Ричард Рич. Лицо последнего ничего не выражало: он сложил свои тонкие белые красивые пальцы домиком. Устроившийся рядом с ним епископ Стивен Гардинер в сутане представлял собой полный контраст сэру Ричарду. Крупные черты его грубого волевого лица были олицетворением силы и мощи. Положив широкие волосатые руки на стол, он наклонился вперед, свирепо рассматривая нас глубоко посаженными глазами. Глава традиционалистов рядом со своими приспешниками, Ризли и Ричем. Интересно, знал ли он о пытках Энн Аскью?