Стенание

— Я думала, с авантюрами покончено. Я уже несколько недель подозревала, что что-то происходит, но говорила себе: «Нет, Джек больше не подвергнет себя опасности, да и мастер Шардлейк не втянет его в беду». — Несчастная заплакала. — Что ж, это последний раз. Впредь он не сможет выполнять ваши грязные поручения, верно? Даже если выживет… Если выживет, Джек больше не будет на вас работать, никогда. Я прослежу за этим!

— Тамми, прости, у меня нет слов, чтобы выразить свое сожаление. Ты абсолютно права. Это полностью моя вина. Но если… когда Джек выздоровеет, то сможет снова работать у меня в конторе…

— Интересно, как?! — свирепо спросила жена моего помощника. — Что он будет делать, когда уже не сможет писать?

— Я что-нибудь придумаю. Я прослежу, чтобы вы не потеряли… в смысле денег… Я позабочусь о вас…

Миссис Барак встала, уперев руки в боки:

— Я вижу, как вы позаботились о моем муже! Вот что, мастер Шардлейк! Впредь вы оставите нас в покое и никогда больше не появитесь в нашем доме! — Николас протянул было руку, чтобы успокоить ее, но Тамазин резко его оттолкнула. — Отстань от меня, ты! — Затем она снова повернулась ко мне. — Убирайтесь! Пошли вон отсюда!!! — Бедняжка села и, закрыв лицо руками, зарыдала.

— Тебе лучше уйти, Мэтью, — сказал Малтон. — И тебе тоже, Ник. Пожалуйста, уйдите.

Поколебавшись, я направился к двери, и Овертон пошел за мной. Когда мы выходили, с кровати раздался стон. То ли от шума, то ли услышав голос жены, Барак как будто бы очнулся. Я было шагнул обратно в палату, но Тамазин бросила на меня такой свирепый взгляд, что я беспрекословно позволил Николасу увести меня.

Ученик доставил меня домой, освещая дорогу лампой, которую нам дал привратник. Юноша видел, что я в полном изнеможении, и понимал, что сейчас не стоит ничего говорить, поэтому лишь взял меня под руку, когда я пару раз споткнулся. Я спросил его:

— Как ты думаешь, теперь, когда Джек очнулся, он выживет?

— Да, конечно, — ответил Овертон с уверенностью, которой, как я понял по его голосу, на самом деле не испытывал.

Он довел меня до двери. Та открылась, и на пороге показалась Джозефина. Теперь она была единственной служанкой в моем скромном хозяйстве. Подойдя поближе, я увидел на ее лице улыбку.

— Мы нашли его, — сказала девушка, — я и Эдвард. У пруда в Кони-Гарт, куда Тимоти иногда ходил удить рыбу. Он пытался поймать там что-нибудь, поскольку сильно проголодался. — Тут она заметила выражение моего лица, и глаза ее расширились. — Сэр, что случилось?..

Я прошел мимо Джозефины на кухню. Там за столом вместе с Эдвардом Брауном сидел Тимоти, весь грязный донельзя. При моем появлении мальчик выдавил неуверенную улыбку, показав промежуток в зубах, и дрожащим голосом проговорил:

— Джозефина сказала, что вы больше не сердитесь, сэр?

— Не сержусь, Тимоти, — ответил я с чувством, — я был не прав, держа на тебя обиду так долго. А то, что сказал Мартин Броккет, — неправда. Ему пришлось уйти от нас не по твоей вине. Ты в порядке?

— Да, сэр. — Подросток посмотрел на меня, а потом на Николаса, стоявшего в дверях у меня за спиной. — Но с вами, кажется, что-то случилось, сэр?

— Ничего, все образуется.

Я положил руку на плечо Тимоти, такого маленького, худенького и чумазого, и подумал: хотя бы его я не потерял. Из всех тех, чьи жизни были загублены и искалечены кознями короля и Пейджета, эта была наименее важной — по крайней мере, для них, но не для меня. Не для меня.

Эпилог

Февраль 1547 года, шесть месяцев спустя

У дворца Уайтхолл в шесть рядов стояла толпа. Народ занял места по обе стороны дороги, до Чаринг-Кросс и дальше, вдоль Кокспур-стрит. Некоторые говорили, что зеваки выстроились аж до самого Виндзора. Все закутались в самые теплые одежды: небо было ясным, но ударил сильный мороз, лужи посерели и замерзли, а с востока дул резкий ветер. Люди победнее ежились от холода и горбились в своих кожаных камзолах или потертых кафтанах, но не уходили, полные решимости не пропустить редкое зрелище.

Я надел свою толстую, на меху, мантию, однако на этот раз без золотой цепи: в конце августа я вернул ее ювелиру. Да и к тому же сегодня здесь не было центральной фигуры, на которую следовало бы произвести впечатление. Король Генрих VIII умер, и сейчас должна была начаться церемония его похорон.