Стенание

— Похоже на английский узор, — сказал он. — Кружево очень тонкое, дорогое. Ручаюсь, сделано кем-то из гильдии вышивальщиков. — Он осторожно отодвинул из-под увеличительного стекла тонкий шелк, над которым трудился, и положил на его место обрывок манжеты. — Да, в самом деле, отличная работа.

— Если мастер сумеет сказать мне, кто его заказал, это может нам помочь. И тогда вы оба заслужите благосклонность королевы, — добавил я.

Галлим кивнул:

— Полагаю, это изделие одного из дюжины лондонских вышивальщиков. Могу составить для вас список. Я бы сказал, что кружево было сплетено недавно: этот узор из маленьких вьющихся стеблей вошел в моду лишь в нынешнем году.

— Спасибо.

Медленными осторожными шагами, снова морщась от боли, Галлим подошел к столу, взял перо и бумагу и написал перечень имен, проставив против каждого адрес, после чего протянул листок мне:

— Думаю, тут все, кто может вам помочь. — Он самодовольно улыбнулся. — Я состою в гильдии с тех пор, как приехал в Лондон тридцать лет назад, и знаю всех.

Я взглянул на список. Кто-то должен будет обойти все эти лондонские мастерские.

— Благодарю вас, мастер Галлим, — сказал я. — Кстати, я не мог не заметить, что у вас неполадки со спиной.

— Такая работа, сэр.

— У меня, можете себе представить, та же проблема. — (Вышивальщик тактично кивнул.) — Знаете, мне очень помог один врач. Его зовут Гай Малтон, и он практикует в Баклсбери.

— Я и сам уже подумывал, что надо сходить к какому-нибудь доктору. Во второй половине дня боль становится просто невыносимой.

— Могу порекомендовать доктора Малтона. Скажете, что это я вас прислал.

Глава 17

В тот вечер после ужина я поехал в Баклсбери навестить Гая. Три дня назад мы расстались на нелучшей ноте, и я хотел попытаться наладить с ним отношения, а заодно и спросить насчет Бертано.

Во второй половине дня облака разошлись, и снова сияло солнце, отбрасывая длинные тени на ряд аптекарских лавок. Несмотря на то что Гай был родом из Испании и выучился на врача в великом французском университете в Лувене, его положение иностранца — да еще вдобавок мавра и бывшего монаха — повлекло за собой массу осложнений, и лишь после долгих мытарств Гая наконец-то приняли в Коллегию врачей. До этого он работал аптекарем. Хотя теперь у Малтона была обширная практика и имелся официальный статус английского подданного, так что он вполне мог бы переехать в просторный дом, мой друг тем не менее предпочел остаться здесь — отчасти из-за данного еще в монашестве обета бедности, отчасти потому, что старел и чурался перемен.

Спешившись и привязав Бытия к коновязи у дома, я осознал, что, кроме Гая, все мои друзья и знакомые были либо реформаторами, либо людьми, предпочитавшими держаться подальше от религиозных трений. Но я знал, что в Лондоне немало тех, кто приветствовал бы возвращение Англии в лоно католической церкви, — и что в деревнях таких людей еще больше.

Дверь мне открыл Фрэнсис Сибрант, полный седой шестидесятилетний мужчина, служивший нынче у Гая. Я любил Фрэнсиса: раньше он работал в соседней аптеке, а когда в прошлом году ее пришлось закрыть, перешел к Малтону. Он был благодарен судьбе за то, что в таком возрасте нашел новое пристанище. Будучи человеком веселым и жизнерадостным, Фрэнсис хорошо уравновешивал Гая, которому обычно была присуща некоторая меланхолия.

— Мастер Шардлейк. — Сибрант поклонился мне.

— Добрый вечер, Фрэнсис. Мастер Гай дома?

— У себя в кабинете. Работает со своими книгами, как всегда по вечерам.

Бывший аптекарь провел меня по узкому коридору и тихонько постучал в дверь кабинета.

Малтон сидел за столом и при свете свечи изучал свой любимый трактат Везалия «De humani corporis fabrica»[18], полный отвратительных, с моей точки зрения, анатомических схем. Гай как раз сравнивал изображение в книге с берцовой костью, которую держал в руке. Он осторожно положил кость и встал:

— Мэтью… Не ожидал.

— Надеюсь, не оторвал тебя от работы, — начал я.

— Нет. Глаза сильно устают. — Мой друг потер переносицу. — Фрэнсис говорит, что мне нужны очки, но я как-то не могу смириться с этой мыслью.

— Извини, мне пришлось срочно покинуть тебя в пятницу. После того как мы… — я замялся, подыскивая подходящую формулировку, — разошлись во мнениях.

Медик грустно улыбнулся:

— Подобные споры раздаются нынче по всей Англии, разве не так?

— Я в тот день был слегка не в себе.

— Понимаю. У тебя все еще усталый вид. Хочешь бокал гипокраса?[19]

— Было бы неплохо. Я заглянул к тебе после работы.

Гай позвал Фрэнсиса, и тот принес две кружки теплого пряного вина. Я немного посидел, уставившись в свою, и сказал:

— Мой старый враг Стивен Билкнэп умер. Да прорастет трава в его кишках!

Малтон перекрестился:

— Да простит его Бог!

Я грустно улыбнулся:

— Он не хотел Божьего прощения. Я был с ним почти до самого конца, и он сказал, что не верит в загробную жизнь. Представь, Билкнэп завещал все свои деньги на постройку великого мемориала себе любимому в часовне Линкольнс-Инн.

— У него не было семьи?

— И друзей тоже. И Бога.

— Это печально.