Стэнли Кубрик. Американский режиссер

Но у Джорджа была и темная сторона: склонный к депрессии алкоголик, он покончил с собой несколько лет спустя, в 1966 году. Сценарий, который написали вместе Кубрик и Джордж, был пропитан насквозь черным юмором, в котором чувствуется влияние журнала MAD и столь любимого Кубриком подпольного журнала Realist, который выпускал Пол Красснер. В середине ноября 1962 года к ним присоединился третий сценарист: Терри Саузерн, автор дикой сатиры под названием «Волшебный христианин» (1959) – книги, которую любил дарить всем на день рождения Питер Селлерс. Саузерн не был «автором» «доктора Стрейнджлава», как его иногда называли, но именно его безупречный черный юмор как нельзя лучше подошел для этого фильма.

Саузерн приезжал в дом Кубрика в Найтсбридже (Лондон) в пять часов утра, они вместе усаживались на заднее сиденье «Бентли» Кубрика и всю дорогу на студию «Шеппертон» на пару писали на двух маленьких столиках. Их работа над сценарием продолжалась до конца 1962 года.

Кубрик и Саузерн были так зациклены на теме ядерной опасности, что не могли абстрагироваться от нее даже в кругу семьи. «Стэнли и Терри Саузерн без конца говорили и говорили об этих страхах, они доводили себя просто до безумия, – говорит Кристиана. – Люди очень боялись, вокруг шли бесконечные разговоры о том, когда это произойдет и что, мол, не стоит надеяться, что этого не случится»[118].

Кубрик даже решил переехать в Австралию, подальше от зоны возможного ядерного поражения. «У Стэнли была такая безумная идея, – вспоминает Кристиана, – чтобы мы отправились на корабле в Австралию»:

Как-то он сказал: «Евреи всегда шутят: мол, чего тут бояться, все равно нас всех поубивают. Пора бы нам уже усвоить урок и поехать в Австралию». Я ответила: «Хорошо, поехали». Прошло несколько недель, но билеты он так и не купил. Он сказал: «Там же нет отдельного санузла, нам придется пользоваться общим».

Я говорю: «Давай, я согласна, у меня уже и чемоданы собраны». Это превратилось в очень странную шутку – все его дразнили, а он дразнил сам себя. «Нет, я еще ничего не сделал, но на следующей неделе обязательно нужно этим заняться» [говорил он]. «Ну, давай, я готова поехать вообще как есть» [отвечала я]. Моя готовность сводила его с ума. Он расстраивался, даже если его пишущая машинка оказывалась не на своем привычном месте. Я сказала, что не так уж плохо, если нам придется плыть на корабле, где у нас будет общий санузел. «У тебя сейчас какое-то зловредное настроение, – отвечал он. – Я не шучу. Мне это не нравится, это не смешно. То, что ты ничего не говоришь – это тоже ужасно».

[Мы с ним вели] совершенно идиотские разговоры: «Когда уезжаешь? Уже забронировал билеты? Отлично, я готова, я уже все собрала… Я-то смогу все бросить, а ты сможешь?» И это продолжалось до тех пор, пока не превратилось в какую-то семейную шутку, так все его донимали[119].

Кубрик был слишком привязан к дому, чтобы отправиться на край земли – даже для того, чтобы спасти себя и свою семью от апокалипсиса. Кубрик всю жизнь стремился к надежно защищенному состоянию гомеостаза, что вполне соотносилось с его склонностью все контролировать и минимизировать риски. Но в мире, оказавшемся на грани ядерной войны, обеспечить такую безопасность казалось невозможным. Военные игры стали привычным делом, и от хода этой игры зависела судьба планеты. Планировщики ядерных стратегий заставляли задуматься о жуткой перевернутой реальности, в которой самым безопасным состоянием мира было всеобщее уничтожение, а самым надежным способом управлять судьбой – ядерный апокалипсис.