«Апокалиптические предупреждения пробуждают горячность и воинственность», поскольку «любого варианта, кроме полной победы, кажется недостаточно», отмечал Ричард Хофштадтер в своем классическом эссе «Параноидальный стиль в американской политике»[123]
. Победа начинает казаться немного бессмысленной, если подумать о том, что для ее достижения нужны горы дымящихся трупов, но Терджидсон предпочитает концентрироваться на положительной стороне дела: главное – победа, а с мегасмертями можно смириться, если вести себя как фанат футбольного матча, изо всех сил болеющий за свою команду.В одной из ранних версий сценария Кубрик называл Терджидсона генералом Шмоком – «грубым, прямолинейным, фамильярным командиром ВВС», который «поддерживает отличную физическую форму и гордится этим»[124]
. Чтобы превратить Шмока в Терджидсона, Кубрику нужно было раздуть этого персонажа до грандиозных размеров. Во время съемок Кубрик уговорил Скотта изобразить Терджидсона широкими мазками, представив этого персонажа титанической личностью. Уловка режиссера сработала: не подозревающий о собственном идиотизме Терджидсон занимает в сатире Кубрика колоссальное место. Работая со Скоттом, Кубрик сохранял обычную для него спокойную, обнадеживающую манеру обращения с актерами. Позже Скотт сказал, что «Кубрик, безусловно, всеми командует… но он такой скромный, что на него невозможно обидеться. Никакой напыщенности, никакого тщеславия». Он добавил, что у Кубрика «потрясающе проницательный глаз; он видит больше, чем камера»[125]. Кубрик видел больше и на шахматной доске, где он неизменно побеждал Скотта, когда они играли в перерывах между съемками. Кубрику нравилось нарочитое шутовство Скотта, и он дорожил его проявлениями. В какой-то момент Скотт спотыкается, указывая на «большую доску», которую, как он боится, «русские» увидят, если их посол войдет в Военный зал. Это произошло совершенно случайно, но Кубрик решил сохранить этот кадр в фильме. Скотт с акробатической ловкостью выпрямился, немного посмеиваясь над собой, и даже не замедлил шаг.Когда съемки закончились, Скотт был убежден, что сыграл ужасно, поскольку Кубрик уговорил его играть смело и нарочито преувеличенно. Кубрик писал Скотту: «Я надеюсь, тебя немного успокоит информация о том, что если даже на самом деле это худшее выступление, которое ты когда-либо давал, все будут думать, что оно лучшее»:
Представители
Доктор Стрейнджлав, вероятно, – самая запоминающаяся роль Селлерса в кино, и уж точно самая пугающая. Стрейнджлав говорит в отрывистом ритме, переключаясь между вкрадчивым воркованием и импульсивными выкриками сквозь стиснутые зубы. Его рука самопроизвольно тянется к жесту «хайль Гитлер», а он яростно сопротивляется, выкручивает и бьет ее, заставляя подчиняться. Непослушная рука Стрейнджлава – это великолепное переосмысление облаченной в перчатку руки Ротванга в «Метрополисе» Фрица Ланга (1927), а его тело в инвалидной коляске, в первый раз появляющееся перед зрителем в зловещей тени, – иллюстрация того факта, что харизматичный образ затянутого в кожу и сталь фашизма незаметно мигрировал в американский военный аналитический центр.