Степь 1. Рассвет

– Ох и дура же ты Зорька. Ни чё она не страшная. Сладкая только с виду такая ершистая, а внутри баба добрая, да и вовсе кстати не злопамятная. Не трясись дурёха. Вот чужие пусть её лютого зверства боятся. А за своих детёнышей порвёт любого на драные полоски, а вас малявок ни то что не тронет, наоборот облизывать будет. Ещё к концу праздника нахлебаетесь её слюней по самое «не хочу».

Эта мамино наставление не особо успокоило Зорьку, но реветь всё же перестала. Да и мама оказалась права, что не говори. Весь Семик Сладкая крякала над ними как утка над утятами, и даже её витиеватый забористый мат и вечные затрещины с поджопниками воспринимались в конце праздничной седмицы как нечто родное и душевное. Хотя поначалу она была грозная, стараясь нет-нет да сделаться не в меру сердитой, что в конце у неё уже не получалось, как ни зверствовала.

Собрала она девчат на площади у реки. Злобно зыркнула из-под мохнатых бровей что пушились раскидистыми кустами, но увидев на мордашках неподдельный страх, а кой у кого и блеск слезинок на пухленьких щёчках, как-то в раз обмякла, подобрев к подрастающему поколению.

– Значится так убогие, – начала она втолковывать инструктаж перепуганным девкам, тянущимся перед ней вверх как молодые берёзки, – никаких чёб пацанов духу не было.

Вообще-то прямого запрета для ватажных бывать на девичьих праздниках как такового не было. Даже были такие куда их специально звали, потому что там без них было совсем никак. Были и такие куда не звали, но они сами являлись без приглашения, и без них те праздники тоже были бы не праздники. Но вот на Семик ватажных ни только никогда не звали, но и хоронились от пацанов насколько это было возможно, потому что на эти дни они были безоговорочно не нужны. Это было девичье таинство.

Но пацаны пройдохи из кожи вон лезли, чтобы узнать, где девки станут гулять эти заповедные дни, и во что бы то ни стало старались подмазаться к их празднику. Если ватага находила их скрытое пристанище, а те оказывали активное сопротивление с непременным гонением и побоями, то упорно старались мешать их гулянке несмотря на то что иногда доставалось по-взрослому. Били-то девки чем попало, куда попало и со всей своей девичьей дури.

Если же гуляющие на них плевали с высокой берёзы и не обращали никакого внимания, то и пацаны по выделываясь для собственного самоуважения, тихонько пристраивались в сторонке и становились лишь простыми наблюдателями, находясь на этом празднике в роли тех же берёз, что росли вокруг. Интереса в этом было мало.

Девятка как ватажный атаман был уже без двух лун как артельный мужик, поэтому ватагу за девками подглядывать не повёл в принципе, и изначально не собирался им портить праздник. Авторитет атамана не позволял заниматься всякой хренью. Так что Сладкая зря заставила девок шифроваться, хотя излишняя таинственность в прочем не помешала праздничности, а наоборот добавила мурашек на щуплые тельца девонек с самого начала ритуала.

Рано поутру, только рассвело, и за рекой разлилась полноценная заря, из всех щелей баймака на площадь стали украдкой выползать девичьи фигурки, теребя в руках маленькие узелки. По одной, по две, тихо-тихо на цыпочках собирались они у реки, где их уже ждала Сладкая. Она на чём-то сидела у самой воды, но на чём из-за размеров её седалища было не разобрать.

Девки сбивались в кучки и о чём-то перешёптывались, и чем больше их собиралось, тем щебетание становилось громче.

– Цыц, – приструнила их грозная баба.

Все замолкли и замерли.

Зорьке помнится тогда было до крайности любопытно, на чём же там сидит эта необъятная туша, но даже когда Сладкая кряхтя поднялась чтобы оглядеть собравшихся, из-за её ширины ярица так и не смогла рассмотреть, на чём «жира» рассиживала. Хотя девка точно знала, что у воды в этом месте раньше ничего не было и сидеть там соответственно было не на чем.

– Всё, – сказала Сладкая тихо, – боле никого не ждём. Кто проспал, пусть дрыхнет далее.

Девки суетно за озирались, высматривая кого нет, и кто проспал, а затем двинулись за грузно шагающей девичьей большухой вдоль реки по натоптанной тропе, и Зорька так и забыла посмотреть на чём же там сидела грозная бабища.

Не успели они ещё дойти до Столба Чура, как сзади послышался топот и два жалких голоска запищали в разнобой:

– Подождите нас!

Большуха резко остановилась. Дёрнулась, словно врезалась в дерево, развернулась и приняла устрашающий вид. Чуть-чуть сгорбилась и будто надулась. Хотя казалось куда ещё больше надуваться с её-то комплекцией. Руки полукругом скрючила словно бер-шатун. Глазки сузила, остатки зубов оскалила. Жуть кромешная.

Все, кто за ней шёл как по команде кинулись в рассыпную, а прямо на Сладкую выскочили две сестрички, дочурки бабы Бабалы, Лизунька и Одуванька, бедные. Девченята погодки девяти и десяти лет отроду.

Добежав до бабьего чудища, вытаращив округлившиеся глазёнки и запыхавшись от быстрого бега они хотели что-то сказать в своё оправдание, но не успели.