Степь 1. Рассвет

Оно было почти таким же, как у баб с молодухами что они устраивали на Сороки40 . Только если бабы порождали Матушку Ку41 , то девки этот колдовской процесс просто имитировали путём создания некой Кукуши42 девоньки. Силы в ней не было никакой в отличие от бабьей Ку, но она и не требовалась, так как Семик – праздник-обучение. Всё в нём было как у баб на Сороках, только не по-настоящему. На Сороках всерьёз куманились, но учить там было не кому, да и некогда. К нему требовалось уже всё знать и уметь. Вот в этой ежегодной подготовке и состоял весь девичий Семик.

Было ещё одно отличие. Большуха бабняка на Сороках куклу43, то есть то, куда эту Ку закладывала, делала всегда по-разному. Почему? Да кто её знает. Поди разбери. Лишь большуха и знала, как в этом году на роды полагается делать вместилище этой полужити. Когда по кусочку из глины смоченной слюной каждой бабы жёваной во рту, когда смачивала эту глину у них в других отверстиях. Когда только из их волос плела, тут же на карагоде44 у каждой выдёргивая. Иногда волосики щипала из лобковой бородки с болезными «ойками».

В общем, по-разному делала, в различных интерпретациях и в разных последовательностях. Лишь большуха знала у кого, где надо выдрать и у кого, где намочить. А бывало и до пуска крови доходило, правда обходясь лишь порезами на ладонях.

А у девок на Семик это делалось всегда одинаково. Кукла у них была травяная, не телесная. Никаких человеческих вложений в неё не делали, никакой силой общности эта полужить не наделялась. Зорька всё это прекрасно знала, не первый год семитует как-никак, но на этот раз большуха удивила. Хотя ярица от Сладкой непременно ждала какого-нибудь подвоха.

Рыжая как-то быстро успокоилась, пройдясь по лохмам пальцами словно огородными граблями, и сама, не ожидая от себя запела песню на сбор с плетением праздничных венков. При этом её нисколько не покоробило то обстоятельство, что захватила лидерство без позволения большухи. Это получилось, как бы само собой, будто так и должно было быть. Сладкая, до этого с грозным видом чихвостившая нерадивых девок вдруг перестала шипеть, обмякла и повернувшись к Зорьке расцвела в другой улыбке, – по-доброму.

Зорька встала, продолжая петь, и начала собирать цветы с травинами для венка. Тут же песню подхватили остальные, и вот уже нестройный хор в свободном хождении и в таком же свободном «песнеизлиянии» кто в лес, кто по дрова, расползся по поляне с лесом.

Песнь была короткой и всякий раз как заканчивалась, начиналась заново. Её повторяли аж несколько девяток раз до оскомины, пока все не собрались под своими деревьями и не закончили с плетением венков. Те, кто заканчивал плести, и петь заканчивал. А как нытьё, называемое ими песней, постепенно утихло на поляну вышла Сладкая. Началось то самое колдовское действо, захватывающее девичьи умы и воображение.

Непонятно откуда у бабы в руках появилась миска с молоком. Зорька готова была биться об заклад, что Сладкая ничего с собой не приносила. Она бы увидела. Та пришлёпала сюда пустая, налегке. Откуда взялась эта деревянная миска, да ещё и наполненная молоком.

Большуха праздника, как и девки тоже опростоволосилась, расплела обе свои жидкие бабьи косички, скинула шкуру, верхнюю рубаху и выйдя босиком в центр поляны принялась что-то себе под нос нашёптывать, постоянно кланяясь так низко, насколько позволяло её телосложение, вернее жироотложение. Зорька ничего не слышала, но поняла, что большуха обращается к Матери Сырой Земле. Толи с просьбой какой о разрешении, толи славя её и благодарствуя.

Наконец плеснув на землю щепоть молока, она склонилась с закрытыми глазами, и стояла долго, будто ожидая какого-то знака или ещё чего, Зорька не ведала. Через какое-то время постояв так согнутой, Сладкая ещё раз резко поклонилась и выпрямилась, принимаясь водить носом что-то вынюхивая. Нанюхала, развернулась в том направлении. Как Зорька решила, туда откуда ветер дул, хотя он абсолютно не чувствовался и как баба его носом определила ярице было не понятно.

Сладкая, задрав голову к небу опять принялась что-то бубнить себе под нос. Зорька поняла, что она обращается теперь к Отцу Неба Валу Всесильному. Зачерпнув из миски молоко своей ладонью-лопатой, она наотмашь его разбрызгала и снова поклонилась на сколько позволило пузо.

Затем пошла к воде, где проделала то же самое, выливая остатки молока в заводь. И запела. Зорька аж рот приоткрыла от удивления. Голос у бабы оказался настолько красивый и чистый, что можно было заслушаться. Чего-чего, а такого от жирной бабы явно никто не ожидал. Ярица поймала себя на мысли, что никогда раньше не слышала, как поёт Сладкая.

Песнь её была торжественная, как и положено быть «сборной». Этой песней большуха собирала девичий карагод. В ней не было постоянных слов, не было ни рифмы, ни единого размера. Баба пела обо всём что делала сама и что делалось вокруг неё.