Степень виновности (СИ)

В общей радости никто даже и не посмотрел на Симбирска, простого секретаря, записывавшего ход всего заседания. А стоило бы — хотя бы потому, что он, в отличии от всех, не показал тех истинных эмоций удивления и восторга, царивших практически в каждом из присутствующих.

— Подсудимый, Вам понятен приговор суда? — Снова обратился Москва к Ижевску.

Повисла тишина. Все ждали ответа от удмурта, но его слишком сдержанная и даже отсутствующая реакция пугала. Неужели ему было настолько все равно?

— Да, господин судья.

Лицо Аркадия не отражало никаких чувств: он, видимо, настолько смирился с ролью виновного, что даже после оглашения приговора все еще не мог поверить в то, что все это реально, что все происходит на самом деле. И что теперь не надо больше бояться чего-то, прятаться ото всех и необоснованно обвинять самого себя.

Голод тоже уже отступал от их территорий: в нынешнем, 1893 году, недостаток еды чувствовался не столь сильно, как в прошлых двух. Вот бы еще выздороветь, нормально спать по ночам… И вернуться на завод…

Но это — в будущем, а пока…

— Аркаш… — Когда народ уже начал расходиться, Кирилл, наконец, подошел к своему Ижевску. — Вот все и закончилось. Не знаю, простишь ли ты меня за все это… За то, что заставил тебя пережить столько страданий, но… Может быть, дашь мне шанс?

Удмурт колебался. Можно ли было теперь, после всего, что случилось, доверять Кириллу так же, как раньше? Молчание рискнуло затянуться, но Ижевск решил все в одно мгновение — несмотря на то, что он был сильно обижен на русского, Аркадий, все же, сам вложил свою руку в его.

Ведь он все еще любил Кирилла. Несмотря ни на что.

Вятка улыбнулся.

— Пойдем домой, рыжик. Там без тебя неуютно. И да, готовить всю неделю после возвращения буду я.

28 мая 1893 года. г. Казань. Вечер.

Откровенный разговор между ними пришелся на тот же вечер, когда они еще находились в доме татарина. Ижевск, поняв и осознав случившееся утром, специально провоцировал вятчанина на него, желая как можно скорее полностью прояснить для себя ситуацию. И, хоть сначала Кирилл и избегал говорить на столь волнующую их обоих тему, когда удмурт прижал его окончательно, отвертеться уже было невозможно.

— Так почему ты был против меня? — Голубые глаза смотрели с непониманием, обидой и даже некоторой злостью. — Почему ты так относишься ко мне после стольких веков совместной жизни?

— Послушай, Аркаш… Я уже говорил тебе, что я не хотел, но на меня надавили. Ели бы это был кто-то другой из моей семьи… Да даже если бы Новгород, я бы просто послал его и все! Но Императору-то как отказать?..

— Как-как. Как брату!

— Нет, послушай, там же не только это… Я не могу перечить высшему лицу в государстве, это абсурд! Тем более, когда он столько для меня сделал! Да меня даже могли бы судить с тобой вместе, как сообщника! Поэтому я пошел на компромисс со своей совестью и молчал. Мы перед судом говорили с Ярославом, и он, зная мою ситуацию, решил помочь.

— Как же я ненавижу твою родню… Да почему ты вдруг стал их слушать вообще?! Ты помнишь Средние века — время, когда мы познакомились? Ты был не таким мягкотелым. Тебе было плевать на мнение кого-либо, будь это твой отец, твой брат или даже Московский князь! Ты жил для себя и по своим законам… Именно в такого Кирилла я и влюбился. Именно такой Хлынов меня и покорил. А теперь что?!

Вятка молчал. Да, он помнил это все тоже, но…

— И иногда я скучаю по тому тебе. Он, по крайней мере, мог за себя постоять. И за меня. А еще с ним было весело, а с тобой…

— Это ты изменил меня.

— Что? — Аркадий не поверил своим ушам.

— Это правда. Однажды желание тебя защитить завело меня на другую дорогу, и я понял, что это получится и без наглости, набегов и прочего варварского дерьма. Возможно, я ошибался. Прости.

— Но… Как же…

— Да и времена поменялись, и новые требовали уже других методов влияния. А сейчас смысла в Хлынове тем более нет, да и характер тот мне стал уже чужд…

— То есть… Это правда все из-за меня?..

— Ну… Как одна из главных причин…

Казалось, Ижевск был… растроган?

— Тогда… — Кирилл снова почувствовал своей рукой руку удмурта, а затем она поднялась выше, к его груди. — Прости, что испортил тебя. Я, конечно, обижен на тебя за все это… — Подойдя ближе к русскому, Аркадий прижался к его груди. — Но я тебя, все же, люблю. А твои слова были и вправду… милыми. — Вотяк поерзал, впервые за долгое время снова почувствовав себя в объятиях вятчанина и наслаждаясь этим. — Поэтому жди прощения. Оно будет, но мне нужно время, чтобы все обдумать.

— Спасибо, Аркаш. — Погладив своего рыжика по волосам, Кирилл улыбнулся. — Теперь все снова будет хорошо.

И в этом он был наконец-то твердо уверен.

В другой части обширного особняка тоже проходил разговор — не менее милый, чем этот, но, однозначно, более веселый.

— Кто-о-о молодцы? — Смеялся Казань, крутясь вокруг Нижнего Новгорода. — Мы молодцы! Нет, ну ты, конечно, был на высоте! Напрямую обвинить Петербурга в неспособности управлять своей страной! Второй раз! Второй, после ссылки в Сибирь!