Степени (СИ)

- Тобой раньше уже управлял Линдерман, – с трудом проговаривая слова, напомнил тот, – ты собирался взорвать Нью-Йорк.

- Ты же можешь читать мысли. Прочти мои.

Так просто…

Мысли. Он может читать мысли.

Его способности вернулись – это осознание нахлынуло на Питера, одним махом заполняя все зазоры между слоями разбухшего вокруг него мира, возвращая тому цельность, но делая при этом странным, изросшимся мутантом, диким, огромным, бесстрастно взирающим на судорожно дышащего, замершего в ожидании подвоха, пришельца из прошлого. Бесстрастно – от лица Нейтана – предлагающий прочесть себя, бесстрастно предлагающий стать одной из своих частей, приоткрывая удобную лазейку для проникновения за вторую оболочку, ту – тонкую и прочную, и чем дальше, тем больше начинающую пугать.

Бесстрастный до чужеродности – за родным обликом брата – мир.

Тёплые, кажущиеся сейчас не такими тёмными, как обычно, с явственно проступающим узором радужки, открытые глаза Нейтана заманивали, со спокойной серьёзностью предлагая всё, что Питер только пожелает узнать. Проскальзывая мимо интуиции. Уклоняясь от эмпатических радаров. Раздразнивая внутри него нечто новое.

Желание понять.

Что в этом могло быть плохого?

Всего лишь желание понять. Сосредоточившись на суженных зрачках брата, проникнуть в его мысли, протиснуться через любезно и даже гордо – вот, видишь? ничего не скрываю! – выставленные вперёд бесконечные переплетения планов, вооружений, способностей, свобод, спасений, и прочих глобальных вещей. Добраться до искренней веры во всё это и, не без усилия толкнувшись дальше, пробивая ту самую оболочку, замереть на краю водоворота мыслей о нём, о Питере.

Запертых, ноющих, за невозможностью иметь желаемое забитых почти что до смерти, мыслей.

Нейтан отрицал их, Питер понял это по его панике и расширившимся зрачкам, тот выстроил вокруг них клетку, потому что не смог отделить их от всего остального важного и значимого, связанного с братом; все, что он смог – это отречься от него вообще. От близости и доверия, отдушины и любви.

Ради избавления от недопустимого.

Ради напускного равнодушия над его мёртвым телом.

Как глупо и как бессмысленно – сейчас Питеру это было кристально ясно.

Он оцепенело, уже не в силах оторваться от вскрытых откровений, перебирал эти запретные тайны, вызревшие, спустя четыре года в подземельях и оковах, во что-то совершенно исковерканное, белёсое, тонкое, но упрямое; при насильственном явлении на свет оказавшееся порочным, грязно-сладким мучением. Оно тянулось к нему кривыми щупальцами, прокрадываясь в тело через разум, сразу же скатываясь оттуда в живот, щекоча и раздражая в ожидании отклика – точно зная, что не останется безответным – разбухая возбуждением, отдаваясь тянущей тяжестью в паху и наполняя рот вязкой слюной.

Порабощая и пугая до умопомрачения.

Сглотнув, Питер взмахнул рукой и стиснул горло Нейтана резким телекинетическим движением. Перехватывая того под подбородок, перекрывая приток воздуха, причиняя боль.

Он уже плохо соображал, что именно делает и зачем, его неумолимо волокло в бездну, и он тащил Нейтана за собой, не замечая его искажённого, покрасневшего от натуги лица; он видел лишь его расширенные увлажнившиеся глаза, в которых паника всё явственнее сменялась мольбой, но о чём именно тот молил – Питер никак не мог понять. Смаргивая опутывающую его пелену вожделения, он продолжал ментально толкаться дальше, чувствуя, что даже это ещё не самое дно, что не хватало ещё какой-то детали, стыкующей всё это застарелое безумие, связывающее их двоих куда больше, чем кто-то из них рискнул бы признать.

Всё больше злясь и теряя терпение, Питер швырнул Нейтана дальше и пришпилил его к стене, продолжая удерживать за шею.

Он был где-то рядом, этот чёртов ответ на всё, кончик ниточки, ускользающий от его невидимых атак.

И в голове начало что-то назревать, то самое, новое, не слишком ещё опознаваемое, но сулящее все ответы на все вопросы разом, стоит только ослабить ментальный захват и коснуться мозга буквально. Это ощущение зудело и нарастало, иссушая лёгкие и раздувая ноздри, но при этом странно успокаивая, словно обещая, что, как бы ни развивались события, свои ответы Питер обязательно найдёт.

А Нейтан задыхался.

Он стоял с запрокинутой головой, с выставленным вперёд невидимо стиснутым горлом; вдавленный кадык судорожно вздрагивал в безуспешных попытках глотнуть хоть немного воздуха, взгляд невидяще блуждал по потолку.

Он медленно умирал, но Питер не обращал на это внимания. Это как будто было неважно. Как будто ответы значили гораздо больше жизни брата.

Губы Нейтана уже начали синеть, когда он, уже в одном шаге от потери сознания, собрал последние силы и впился помутневшим взглядом в холодно-любознательные глаза младшего брата.

Смирение, облегчение, обрывки недобитой любви промелькнули перед Питером за какую-то долю секунды целым калейдоскопом чувств – самоё главное и самое запретное оказалось у Нейтана не в мыслях – и вылились в последнюю, кажущуюся сейчас совсем бессмысленной, просьбу.