Степени (СИ)

Питер лежал, широко распахнув глаза – зрение по-прежнему подводило его – пытаясь продраться через расплывающийся мир, зафиксироваться на брате. Он хотел с ним встречи. Он так этого хотел, хотя двойник и предостерегал его от подобных желаний. Но брат – он казался совсем не страшным, не злым, он не был таким, как Клер или другие встретившиеся здесь противники. Он походил на себя самого времён выборов в Конгресс: тот же внешний лоск, та же внутренняя уверенность; вполне знакомый человек, облачённый во вполне знакомый скафандр. Он совсем не походил на злодея, в безумном заблуждении толкающего мир к гибели.

«Не злодей» приподнял брови, дожидаясь, пока все покинут комнату: Клер – демонстративно, все остальные – послушно и бесшумно; и, так знакомо облизывая изнутри губы и скидывая у закрывшейся двери президентскую личину, ещё больше становясь похожим на того брата, которого помнил Питер, подошёл к нему.

Запросто, как ни в чём ни бывало.

Словно это всё происходило не в той сумасшедшей реальности, где Сайлар обнимал Питера и называл братом, а Клер исполосовывала лезвием его грудь.

- Я знаю, чего ты добиваешься, – Нейтан прикоснулся к ремням, удерживающим младшего брата, невольно при этом дотрагиваясь до его руки, – я не глупец, я видел рисунки и слышал про сны.

Словно рядом не лежало мёртвое тело ещё одного Питера, которого он как будто не замечал, обходя вокруг его живого дубля, по очереди освобождая запястья последнего от привязи, не бросив не единого взгляда в сторону трупа, как будто там была пустая стена.

- Мир раскалывается надвое. Я знаю, что происходит. Ты силён, Пит, но одному человеку не спасти мир. Все должны участвовать.

Словно это было в порядке вещей, списывать со счетов досадное и не покорившееся, и начинать обихаживать новое. Нового брата. Нового – без оговорок самого сильного в мире после смерти Сайлара – союзника.

Абсурдность и немыслимость действий и слов такого нормального на вид Нейтана обжигала Питера даже через всю толщу сгущающегося вокруг него пространства. Предметы вокруг, и сам брат, его тёмный силуэт на фоне ламп, узел галстука на плотно прижатом к шее воротничке; его лицо, и глаза, и губы, продолжающие шевелиться, пропускающие сквозь себя новые слова – всё было словно за толщей воды, или аморфной линзой, резко очерчивая и выпячивая то, на что Питер смотрел прямо, и размывая, рассеивая то, что оставалось на периферии.

И со звуками было также.

И с прикосновениями.

Тёплые пальцы Нейтана коснулись кожи его запястий – и боль от стягивающих ремней ускользнула за грань восприятия. Нейтан продолжал говорить – и звук его голоса обволакивал, вызывая вибрации на затылке и где-то в солнечном сплетении. Нейтан снова облизнул изнутри губы – и у Питера закололо язык, как будто он сделал это сам. Нейтан стоял рядом, и…

…если это настолько абсурдный мир, то что, если…

И Питер забуксовал на этом «если», даже в этом безумии спотыкаясь о невозможное.

Леденея под гнётом ужаса от собственных мыслей, он с трудом встал с кушетки, радуясь тому, что Нейтан уже успел от неё отойти.

Брат продолжал говорить о необходимости целой армии со способностями, что гибель целого города поможет решиться Конгрессу на полное вооружении, и что всё это благодаря Питеру – а тот продолжал молчать и таращиться на него с открытым ртом, глотая воздух, как вынырнувшая на поверхность воды рыба, чувствуя, как что-то, то ли вокруг него, то ли внутри, начинает неуловимо меняться.

Ощущения постепенно возвращались к нему.

Грудная клетка ходила ходуном, кровь толчками пробивалась по артериям и венам, разнося покалывание по затёкшим членам, и что-то ещё, долгожданное: и новое, знакомое – и кардинально иное. Он едва ли осознавал, что это было следствием возвращения способностей. О приобретённых он не думал, и те молчали пока, а врождённая эмпатия не воспринималась им как нечто особенное.

Он лишь начал понимать, что под вроде бы скинутым скафандром брата оказалась ещё одна оболочка – тоньше, незаметней и прочнее предыдущей.

Безупречная, идеально повторяющая сущность Нейтана Петрелли пятилетней давности, оболочка – и уже не для избирателей и публики, а для самых близких, для друзей – если таковые у него были, и для семьи.

- Да, я знаю, ты считаешь, людям нельзя доверять… Мы все жадные… все стремимся к власти…

Безупречная для всех, кроме брата-эмпата, со смесью потрясения, потустороннего ужаса и заинтересованности безотрывно следящего за тем, как этот неизведанный Нейтан, словно только что заметив своего мёртвого брата, невозмутимо обошёл его, как будто это было что-то обыденное и, посмотрев сверху вниз на ярко освещённое лампами тело, произнёс:

- Но мы созданы по образу и подобию Господа. В людях есть добро.

Он опустился на стул и, глядя на брата поверх его упокоенного двойника, посетовал:

- Пит… ты мне не веришь, – так мягко, как будто имел право называть его Питом. Так спокойно, как будто между ними не лежало мёртвое тело, а от ответа Питера не зависели ничьи жизни. Так тихо, как будто ему вообще было всё равно.