- Тогда я просто заберу себе, что нужно! – процедил Питер, и параллельно со словами предпринял попытку вторжения в разум тут же скинувшего с себя всю расслабленность и радушие хозяина.
- Не получится, – предупредил тот, с непреклонным видом вставая перед гостем, выставляя максимальную защиту.
Чуть ли не отбрасывая назад ожесточённо атаковавшего его сразу по всем фронтам Питера. Самого сильного в своём времени человека, всё ещё верящего в людей, но с момента последней их встречи подрастерявшего немало своих хрустальных иллюзий; не сдающегося, снова и снова бьющегося мотыльком о выставленные против него блоки; перебирающего подряд все свои дары.
Но что он мог против человека, прожившего в мире способностей на четыре года дольше и научившегося справляться со своим голодом?
Раскрасневшись и дрожа от усилий, Питер собрал все силы разом и атаковал Сайлара в последнем решительном и заранее бессмысленном рывке.
Сокрушительно и окончательно проигрывая.
Отшатываясь назад под сочувствующим взглядом подневольного противника, отторгнутый его невидимым непробиваемым щитом.
Приходя в отчаянье уже не столько от собственного поражения, сколько от жалости, сквозящей в этих, лишённых какой бы то ни было злости, потемневших глазах.
- Питер погиб! – прокричал он ему, – они убили его! А теперь гонятся за мной! Я не уйду без твоих способностей, Сайлар! – его трясло от накатившего бессилия, сердце разрослось и колотилось, кажется, в каждой клетке тела: раскрашивая щёки, разрывая безысходностью грудь, ослепляя гневом.
Не давая толком рассмотреть, как прикрывает глаза стоящий перед ним человек, как вздрагивает при имени «Сайлар», и, застыв, судорожно соображает, что делать, что говорить, как остановить намерения своего брата. Как защитить его – потому что дар, что он просит – смертоносен, а Питер не тот, кто сможет простить себя за чью-то смерть. И как защитить себя – потому что если тот сорвётся, то это будет и на нём… на нём – тоже.
- Меня зовут Габриэль… – с глухим напором произнёс он, – и ты не понимаешь.
Его голос осип, глаза наполнились солёной влагой и болезненным упрямством, душу на секунду словно окунули в прошлое, разъедающее болью, опаляющее невыносимостью. Он почти привык таскать это в себе на протяжении последних лет, таскать осторожно, не расплёскивая, боясь даже самых маленьких брызг. Он отдал бы многое за то, чтобы избавиться от этого груза, хотя и не взялся бы предсказать, что осталось бы без этого груза от него самого.
А теперь его просят этим поделиться. И не кто-то, а Питер.
Нет, не его брат. Его брата убили.
Другой Питер. Просто Питер. Находящийся где-то между врагом, которого он когда-то дважды убивал – и братом, благодаря которому он когда-то поверил в то, что сможет жить с проклятым голодом, не причиняя никому вреда. И даже в то, что он сможет при этом быть счастливым.
И этого другого Питера, пусть не своего, но живого, прямо сейчас, он намерен был остановить. Предостеречь. Несмотря на то, что Габриэль знал – добровольно тот не отступится.
Но он не мог позволить. Тот просто не знает, о чём просит.
- Мои способности – это не просто умение видеть, как всё устроено. Вместе с ними просыпается жажда больше знать, больше уметь, и я не смог с ней справиться! – превозмогая тошнотворную слабость, он говорил всё твёрже, наполняя голос горячим убеждением, – она сделала из меня убийцу. Монстра. Я борюсь с ней каждый день, каждый час… Но борюсь я, – повернувшись к стеклу, разделяющему комнаты, он посмотрел в сторону сына, – ради него. И я не собираюсь добровольно обрекать тебя на ад.
Он замолчал, рассекая комнату тяжёлым взглядом из-под сведённых бровей, глядя совсем как раньше, так, как Питер помнил, протачивая насквозь.
Не Сайлар и не Габриэль, а странная смесь обоих, немыслимый, обескураживающий человек, множество раз убивавший и умиравший, сумевший зацепиться за одну из реинкарнаций на долгие четыре года. Невозможный – и именно поэтому заставляющий себе верить.
Возможно, не любого, и не сразу, но Питер и не был «любым».
Только он умел так, на полном ходу, разворачиваться на сто восемьдесят, и, не отвлекаясь на перегрузку, мгновенно проникаться эмоциями того, кого минуту назад считал противником. Только он, не имея подобного опыта, мог хоть как-то понять его.
Но тем хуже было для обоих.
Потому что у Питера не было выбора.
- С твоей способностью я смогу угадать все изменения, я смогу спасти мир.
- Мир вечно надо спасать, – с горечью возразил Габриэль.
- Ты не понимаешь, – сорвался на шепот Питер, – вы все погибнете. Все! Погибнете! Твоя семья… твой сын… миру придёт конец, – его убивало нежелание Габриэля видеть неизбежное. – Не веришь мне? – Он протянул ему кисть. – Нарисуй! Сам увидишь! Нарисуй будущее!
Мрачно уставившись на кисть, как на личного врага, Сайлар всё-таки решился и взял её, и, предупредив Питера, чтобы сын не видел его в этом состоянии, подошел к мольберту и вошёл в транс.
* *
Ему не понадобилось много времени.