Степени (СИ)

Ни картинок, ни сюжетов, ни чувств, ни образов. Сплошной туман, тяжёлый и плотный, почему-то сдавливающий грудь и бёдра. Он был неправильным, этот туман, но среди прочих растворяющихся в нём, разбегающихся мыслей, которые Питер не мог, да и не особо хотел отлавливать заново, была одна, убедительно оправдывающая его здесь присутствие.

Там, вне тумана, он был убийцей.

…монстром… который должен был плавать в этом тумане и не сметь выбраться наружу… хотя нужно ведь спасать мир, потому что там, в мире есть кто-то, с кем сможет справиться только он, только убийца, ведь он специально ради этого стал таким… но этот мир, этот монстр, этот туман, всё неправильно, всё давит и душит, загоняет дурака-героя в самый глубокий колодец, бездонный, безучастный к падающему внутрь него заложнику, и стенки всё уже, и туман всё плотнее, и кто-то посмеивается вдали, а жажда шипит, ошпаренная непокорностью упёртого недоумка, и просится наверх…

Щёку обожгло короткой болью, выдирая из бессознательной мари, толчками выкидывая в реальность.

По коже хлестнул конец вытащенного катетера, груди и бёдер коснулись чьи-то руки, расстёгивая удерживающие ремни. Разгоняя хлопья марева, к слуху пробился взволнованный голос. Чей-то знакомый голос, пробуждающий, зовущий куда-то пойти. Вынуждающий разлепить глаза и всмотреться в расплывающиеся очертания своего спасителя.

Спасителя?!

Дымка разошлась прорехой, явив Питеру того, кого бы он меньше всего предпочёл сейчас видеть.

Он скатился на пол, пребольно потянув онемевшие от долгой неподвижности мышцы. Его шатало, лекарства ещё действовали; адреналин, подскочивший от резкого испуга, быстро разгонял по оживающим жилам кровь, но, кажется, больше мешал, чем помогал сосредоточиться.

Зачем он здесь? Что ему нужно?

Питер держался противоположной стороны комнаты, отскакивая подальше от выговаривающего что-то успокаивающее Сайлара, и нихрена не соображал.

Тот уже сделал из него чудовище, передал ему жажду, которую он не может сдержать! Так что ему ещё от него надо!?

Нехотя рассеивающийся туман по-прежнему застилал восприятие, но, хотя уши всё ещё как будто были набиты ватой, Питер смог разобрать прорывающиеся к нему слова:

- Я больше не хочу так жить. Я пытаюсь измениться… И, кажется, я могу себя сдержать… А если смогу я – сможешь и ты!

Почему он слушает его? Почему не пытается убить – силы уже почти вернулись к нему, он смог бы. И Сайлар бы опять не сопротивлялся, снова позволил бы свернуть себе шею, или вскрыть череп, или просто избить до полусмерти. Позволил бы… и, чувствуя это, Питер стоял на месте, медленно проникаясь смыслом произнесённых слов, и, почти против воли, вбирая в себя обуревающие противника эмоции. Отчаянье и твёрдое намерение первых фраз. И тут же – надежда, суеверно оттенённая несмелым «кажется», удивление и страх обмануться. А в самом конце – упрямая готовность поверить в то, что да, сможет. Готовность не просто идти дальше, но и принять ответственность и за себя, и за кого-то другого. За того, кто некогда был врагом.

Сайлар говорил – и как будто одновременно прислушивался к себе, прямо сейчас, в нескольких метрах от Питера, открывая для себя – и про себя – новые удивительные факты.

Его слова, и даже его прямо смотрящие глаза могли бы врать, но эмоции – они не врали.

Это ошеломляло.

Это разрывало напополам.

Оставляя с одной стороны понимание – испытанное Питером на самом себе понимание – что ко всему кошмару, сотворённому этим человеком, привела не скверна души или разума, а последствия дара.

А с другой стороны выставляя мир очередного жуткого будущего, в котором земля дрожала в ожидании окончательного разлома, где Клер была убийцей – и вовсе не по воле способности, и где… разум Питера, и так не слишком ясный, помутился, вызывая головную боль при малейшей попытке мысленного возвращения в ту жуткую комнату с мёртвым двойником на соседней кушетке… где Нейтан внешне больше напоминал сам себя, чем сейчас, но внутри был настолько покорёжен, настолько изменён, что его самого почти что уже и не было, только мутировавшее непонятно во что существо. Это «почти» – оно было сердцем того монстра, которого Питер удерживал в тумане. Из-за этого «почти» он не видел впереди себя ничего, кроме пустоты.

С другой стороны был мир, где он убил Нейтана.

А между этими двумя крайностями – одна-единственная деталь, не позволяющая Питеру пойти сейчас навстречу настороженно смотрящему на него человеку.

Тот называл себя его братом.

И в этом не было бы ничего, чего бы он не смог принять.

Если бы только это не было частью будущего ада.

Он бы дал шанс любому, кто испытывал схожие с ним муки. Но ради пока ещё правильного мира он бы положил свою жизнь. А весь этот правильный мир променял бы на жизнь непокорёженного Нейтана, и эта странная связка несопоставимых готовностей была невыносимой дилеммой для его неустойчивого сейчас разума.