Степени (СИ)

Его любимый прежде типаж миловидных и трезвомыслящих леди, уверенных в своей привлекательности, медленно, но неумолимо таял в подёрнутой дымкой дали, оставляя его без точки опоры один на один с новым шокирующим откровением: даже если всё случится, как в лучших и правильнейших его надеждах, и им удастся с Питером вернуться в старое доброе русло близких братских отношений, не испорченных творящимся нынче с ними безрассудством, возвращение мистера Петрелли к прежним предпочтениям вряд ли будет возможным.

Скорее, у него вообще не останется никаких предпочтений.

От понимания этого снова подкатила тошнота, возвращая его в реальность и напоминая, что он, всё ещё незамеченный, находится в квартире брата и стоит перед необходимостью обозначить своё присутствие, не слишком напугать этим Питера, и ничем не выдать перед остальными… то… что нельзя было выдавать.

Господи, он даже назвать это никак не мог. Впрочем, и не стоило пытаться.

Единственное, в чём ему повезло – он первый увидел брата и успел собраться в единое, более или менее приличное целое до того, как тот обернулся к нему.

Оставаясь необнаруженным, но не имея сил произнести его имя, Нейтан, сделав несколько шагов внутрь комнаты, позвал Клер, и, вдоволь «насладившись» реакцией на него Питера, раскрыл для взволнованной дочери свои объятья.

Даже после вчерашнего он не собирался давать брату тонуть одному, хотя казалось очевидным, что по отдельности им удаётся справляться лучше.

Но не сейчас.

Не тогда, когда рядом два непричастных человека, надёжно удерживающих их от новых глупостей. Не тогда, когда захваченный врасплох, Питер замер взведённой пружиной, готовый сорваться на любую глупость.

Не давая усомниться в твёрдости своих намерений обрубить и прижечь этот нелепый, невозможный отросток их отношений – дать ухватиться за свой взгляд. Подарить брату столь нужную ему паузу, обняв и придержав при себе Клер.

И, убедившись в том, что спасительные секунды использованы по назначению и на вчерашний день наложено взаимное, фактически согласованное табу, Нейтан позволил себе расслабиться, только сейчас поняв, что всё это время практически не дышал.

Вдыхая – по возможности незаметно для остальных.

Сглатывая противный мёрзлый комок.

Впуская в себя весь остальной необъятный мир: отмечая настороженность дочери при виде Трейси, относительный порядок в ещё недавно разгромленной квартире… И ссадины. У Питера. Сначала – на скуле, с левой стороны, затем – над правой бровью. Потом – на практически искромсанной руке. И дальше, на всём теле. И ещё…

И, кляня себя за слепоту, с каждой новой замеченной раной наполняясь растущим беспокойством, не то позволяя дочери отстраниться, не то сам высвобождаясь из её рук, забыв обо всех табу, прижиганиях и невозможностях, Нейтан, как заговорённый, двинулся к брату.

Очередное кошмарное дежа-вю.

Даже бессмертие Питера не подарило Нейтану абсолютного спокойствия за него.

А уж возврат к реальной, физической уязвимости… он был сродни вести о неизлечимой болезни, о некой бесповоротной фатальности, и, пусть жизнь большинства тем и являлась, но в случае с Питером это уже давно казалось неприемлемым.

Подойдя, он склонился над ним, обегая взглядом исцарапанное лицо, выхватывая новые пугающие подробности, которые были видны только так, с расстояния в несколько дюймов.

- Что случилось, – едва ли не по слогам, удерживая рвущуюся в голос дрожь, спросил он, – почему ты не исцеляешься?

* *

Участившееся дыхание выдавало волнение Питера.

Глаза привычно налились в ответ влагой, также привычно вызывая этим злость на самого себя за неумение сдержаться, когда на душе погано, а Нейтан… чёрт… Нейтан, только что вызывающий в нём совсем иные реакции, сейчас снова был просто старшим братом. Просто его совсем не простым старшим братом, никогда не дающим копить за пазухой камни и слёзы, заставляющим выворачивать карманы и душу одним только своим присутствием.

Его сканирующий пристальный взгляд, казалось, раскладывал на молекулы и собирал обратно, не оставляя ничего невыясненного.

С таким – сайларовской жажде не понадобилось бы вскрывать череп.

Сын своего отца, подумал вдруг Питер.

И только сейчас задался вопросом – как Нейтан умудрялся быть и идеальным сыном и идеальным братом? Пусть и не настолько, как того хотелось ему самому, но, с учётом того, насколько взаимоисключающими были эти две вещи, очень близко к границе невозможного.

Как бы отец ни ограждался от сыновей досадой и равнодушием, на Нейтана он, тем не менее, возлагал вполне конкретные надежды, и немалые, готовил его для каких-то дел. В отличие от Питера, которого он с некоторого времени совсем вычеркнул из своего ежедневника и жизни. Сложно представить, что кто-то мог бы быть отцу лучшим сыном, чем Нейтан. Практически невозможно, что бы ни думал по этому поводу мятущийся, заблудившийся между довериями и предательствами Сайлар.

А уж то, насколько хорошим Нейтан был братом – это и вовсе не нужно было доказывать. Уж точно не Питеру. Уж точно не себе самому.