Степени (СИ)

Мэтт послал бы его к чёрту – он только-только начал сгребать свою разваливающуюся из-за всех этих способностей жизнь, а героев, способных постоять за этот сумасшедший мир, хватало и без него. Но свежие порезы, не спешащие заживать на коже вроде бы бессмертного Питера, и его странный нездоровый вид – проклятье, да тот был бледный, как мел! – заставили Мэтта затащить его внутрь и усадить на стул, а дальше – он уже не мог не слушать то, о чём тот ему толковал.

Его тоска по невнятному-несбыточному-личному не слишком долго боролась с внушённым словами Питера страхом за мир, хотя ещё недавно Мэтту казалось, что он успешно привился от рудиментарных героических порывов. Но стоило Петрелли объявить, что без его помощи никак не обойтись, и грядущая глобальная катастрофа тут же встала выше любой катастрофы частной.

Тем более что в его личном частном случае пока что и терять то было нечего.

Однако он всё ещё сомневался в том, что готов сделать то, о чём его просил Питер – снова без спроса лезть в разум его матери? да он шутит! – когда тот, в череде всех этих вестей об увиденном будущем и фатальных действиях мистера Петрелли, вдруг сбился, и после короткой тяжёлой паузы, потерев лоб, как это обычно делал его брат, сообщил о гибели отца Мэтта – он узнал об этом почти случайно, когда находился в Пайнхёрст.

Вот, значит, как… Вот как…

Это было как-то странно. Как-то… бессмысленно. Как будто Мэтта стукнули молотком, а ему не стало от этого больно, хотя он точно знал, что на этом месте потом разольётся синяк, а, может, и кость окажется сломанной, и всё заноет. Но это потом. Не сейчас. А сейчас от этого было никак.

Он долго молча хмурился, пытаясь уложить данный факт на полках памяти, отведённых для отца, но реальность была такова, что этих полок у него почти и не было, да и те в основном были настолько запорошены пылью – как самые дальние стеллажи в хранилище вещ.доков у них в отделении – что не стоило и ворошить. А то, что произошло полгода назад, Мэтт так и не смог однозначно для себя определить. Как будто это всё было не с ним. Как будто ему приснился сон, в котором отец по чужой указке убивал своих старых друзей и, не запнувшись, отправил сына гулять по лабиринтам видений, едва не приведя его к гибели. Да. Сон… Вполне в духе отца. Которого и так по сути не было в его жизни. И которого теперь не стало совсем.

И не то чтобы Мэтт захотел кому-то за это отомстить. Он даже не был уверен, что именно это повлияло на его решение, а не разбитый во всех смыслах младший Петрелли, обычно всегда находящий причины для веры и оптимизма.

Что хуже – узнать, что твоего отца убили, или что твой отец – убил, и тебе нужно остановить его?

Мэтт испытывал на себе и ту и другую ситуацию, и вряд ли смог бы ответить на этот вопрос однозначно. Однако на месте Питера сейчас он хотел оказаться ещё меньше, чем на своём собственном.

- Где она? – спросил он после терпеливо подаренного ему молчания.

- В Прайматек. Она в сознании, но… Думаю, что всё это время твой отец помогал моему удерживать её в этом состоянии. А теперь, – Питер заморгал, не решаясь снова говорить о смерти отца Мэтта, – теперь… когда мой отец удерживает её один, возможно, будет легче вытащить её оттуда. Я бы снова попробовал сам, но боюсь, что если не получится… – он опять потянулся ко лбу в несвойственном для себя нейтановском жесте, вряд ли осознавая это, но явно находя в этом успокоение, – а отец поймёт, что мы пытаемся её вытащить, то он…

- Тогда нам стоит поторопиться, – не дав ему озвучить свои опасения, встал с кресла Мэтт и, не оглядываясь на оставшиеся за спиной так и не восстановленные руины своей жизни, немедленно отправился к застрявшей между жизнью и смертью миссис Петрелли.

* *

Прайматек никогда не казалась Мэтту гостеприимным местом, а сейчас, с пустыми коридорами и общим ощущением покинутости, ему и вовсе было здесь не по себе.

Питеру, казалось, было всё равно.

Он, как всегда, во что-то там верил, и хотя не сверкал оживлённо глазами, маршируя к месту очередной битвы, но решимости у него даже в таком замкнутом и болезненном состоянии было не занимать. Он стремительно шёл к палате матери, не обращая внимания на запертые двери, не оглядываясь на мрак в приоткрытых, не прислушиваясь к неприятному гулкому эху собственных шагов. Как будто он заранее знал, что если они вытащат мать в реальность, то рано или поздно здесь снова всё оживёт. А если не оживёт – то так тому и быть, всё имеет своё начало и свой конец, и никогда не нужно терять умение прощаться с изжитым и встречать новое. Мэтта восхищала эта способность Питера принимать всё, что только могло происходить в этом безумном мире, но и пугала отчасти. В этом было что-то нечеловеческое. Сверхчеловеческое. Это было ненормальнее, чем умение читать мысли, или летать по воздуху, или даже никогда не умирать.

Он сам таким не был и никогда не станет. И всё, что ему сейчас хотелось – скорее дойти до палаты миссис Петрелли и высвободить её разум.