Степени (СИ)

Нейтан стоял, не двигаясь, внимательно впитывая каждое слово. Так же жадно, как когда-то, как всегда раньше, но на этот раз не укладывая эти слова в фундамент своих будущих достижений, не питаясь их силой и уверенностью – а давясь ими, нехотя, с ужасом глотая неперевариваемые куски, чувствуя, как трещит вся та громадина, что он выстраивал всю жизнь, следуя по стопам отца.

Его замутило.

- Это всё ты… – он уже давно не мог не верить, не мог не понимать, но всё ещё вглядывался в глаза стоящего перед ним человека, ошарашенный, отравленный тем, что видел, слышал и чувствовал, но не мог найти в себе сил развернуться и уйти, продолжая глотать щедро исторгаемый им яд, весь, что тот продолжал ему скармливать: что у него с рождения талант, что его предназначение – стать лидером государства.

И лишь однажды не выдержал – дёрнул плечом, скидывая отцовскую руку, когда тот, решив, что достаточно заговорил его, решился на это.

Дёрнул резко, даже грубо, не сумев сдержать злости и брезгливости – второй раз за сегодня улавливая в глазах отца искры разочарования.

- Линдерман такую же чушь порол, только теперь я на это не куплюсь… – сполна получив доказательств причастности отца к проблемам нынешним и испытывая головокружение от одной только мысли о том, в чём тот мог быть повинен в прошлом, Нейтан заставил себя сосредоточиться только на том, что было важно сейчас, – в прошлый раз вы собирались уничтожить Нью-Йорк, а что на этот раз? Весь мир? Так?

- Оглянись вокруг. Всё уже началось. А у меня есть формула, которая всё остановит.

Ошеломлённо мотая головой, Нейтан отступил назад:

- Ты сошёл с ума… – оцепенение медленно отпускало его, но ни о каком о спокойствии не могло быть и речи. Он продолжал сохранять сдержанность, но лёд, что только что сковывал его изнутри, не желал мерно таять, а надламывался, треща под зарождающимся в груди клокотанием.

Подойдя ещё ближе к окну, он отвернулся, нуждающийся хотя бы в таком уединении. Чтобы, разлепив губы, выпустить вместе с тяжёлым бесшумным выдохом хотя бы часть скопившегося в груди напряжения. Он не мог продолжать сохранять бесстрастность, глядя на отца. Но и уйти тоже не мог. Отчасти потому, что не желал, чтобы это выглядело, как бегство. Отчасти, неосознанно, не готовый отсечь от себя немалый кусок своей жизни – и во многом счастливой жизни – только потому, что почти в сорок лет увидел истинное лицо своего кумира.

Да и что отсекать?

Последнюю годовщину свадьбы родителей и устроенный по этому случаю грандиозный приём? Когда уже вовсю велось дело Линдермана, когда отец во всеуслышанье не преминул поддеть Питера, когда Нейтан едва не раздавил в руках бокал, глядя, как полушепотом переговаривается отец с этим мерзавцем. И когда отец поднимал тост за их мать, прилюдно признаваясь ей в любви, а они с Питером, поодаль, с шампанским в руках, по-доброму ехидничая над афишированно громко флиртующими родителями, не смогли сдержать смущения, глядя на их счастливый поцелуй на глазах у всех.

Или, может быть, отсечь Пайнхёрст? Не это незнакомое холодное здание, а тот забытый всеми уголок в горах. Когда отец демонстративно молчал весь остаток дня после того как Нейтан упустил лучший за весь уикенд экземпляр рыбы и не поймал после этого вообще ни одной – что за бред, это ведь такая ерунда! – и он, уже почти совершеннолетний, чувствовал себя слабее и неувереннее пятилетнего Питера – чутко притихшего на это неуютное молчание – который вечером, с чрезвычайно серьёзным видом и невероятной ответственностью в голосе, присел на его кровать и, доверительно положив ему на колено руку, сказал, – ты же знаешь отца, – так, как будто эта фраза всё объясняла, и так, как это обычно делал сам Нейтан, за что-нибудь утешая его.

Награждение после возвращения из Сербии? Явственное облегчение Питера, больше не рискующего потерять на войне брата; гордость родителей. И тут же, в пику – срочный уход отца в разгар церемонии, без объяснений, ни предварительных, ни последующих.

Всё, связанное с отцом? Вообще всё?!

Как отсечь одно, не тронув другое? Как распутать этот узел, не видя возможности ни обрубить его, ни оставить весь целиком?

- Я не побоюсь признать, что ты всегда был моим любимым сыном… – раздался у самого уха Нейтана отцовский голос, вторгаясь в самую гущу его нелёгких мыслей, раскачивая и без того еле удерживаемое самообладание, – …больше всех похожим на меня.

Вены ошпарило участившимся пульсом, но он не шевельнул и пальцем, лишь немного приподняв подбородок, продолжая смотреть в окно, не оборачиваясь к подошедшему сбоку отцу, продолжавшему опутывать его тихой лестью.

- …самым сильным…