Степени (СИ)

Эти двое, казалось, не видели никого и ничего – ни застывший ледяной статуей в дверях Нейтан, ни тяжело дышащий, прозревающий Питер – и Мэтт, чувствуя себя при этом всё менее уютно и не зная куда смотреть и где спрятаться, мог только удивляться беззастенчивости миссис Петрелли, даже и не подумавшей отвести от сыновей взгляд и, судя по повороту головы и тени удивления, промелькнувшей в её глазах и тут же сменившейся глубокой задумчивостью, увидевшей нечто, доступное только её пониманию.

И Мэтт и знать не хотел, что бы это могло быть.

Он хотел только, чтобы это нечто, заставляющее его злиться, сдерживать дыхание и отводить взгляд, поскорее исчезло.

Несколько секунд ничего не происходило, а потом Нейтан – Мэтт не понял, почему он сделал это не раньше и не позже, а именно в тот момент – в два шага преодолел расстояние до Питера, сразу делая всё происходящее обыденным и простым, схватил его за протянутую навстречу руку и дёрнул на себя, помогая брату встать.

* *

Возвращение было тяжёлым.

Тяжелее, чем Питер мог бы подумать. Кажется, он всерьёз собирался остаться там, в уже опустевшем, покинутом мамой и Мэттом мире, только потому, что не мог оставить там Нейтана, не будучи уверенным до конца – реальность это или выдумка, жив тот или мёртв. Вероятно, он выбрался бы оттуда и сам, но новое, куда более живое, чем тело под ним, присутствие Нейтана помогло ему оторваться от тёплого фантома и, отвернувшись, отшагнуть от него, изо всех сил вглядываясь в темноту, туда, где – он был уверен – ждал его брат. Он увидел его раньше, чем окончательно покинул ментальный мир. Только глаза, но ему было достаточно и этого, хоть он и испугался в какой-то момент, что, не сумев выбраться, наоборот, утянет Нейтана за собой. Но тот был непреклонен и, не делая навстречу ни шага, продолжал смотреть, не оставляя Питеру не единого шанса увильнуть от его призыва.

Он вытащил его, он помог ему подняться на ноги, он небрежно хлопнул его по плечу – то ли убеждаясь, то ли подтверждая, что теперь всё в норме – и сразу же отошёл в сторону, закрытый на тысячу и один засов, как будто не он только что выдернул Питера из кошмарной ловушки одним только своим желанием.

Нейтан отошёл – и остальной мир сомкнул вокруг Питера свои объятья, и он увидел стены палаты, разрумянившегося нервного Мэтта, и маму. Живую и, кажется, здоровую, в полном сознании и с таким знакомым своим проницательным взглядом.

Или слишком уж проницательным?

Нет, он просто устал, они все только что выбрались из передряги, ему просто кажется, что любой, кто захочет, может посмотреть на него и на Нейтана, и всё понять.

Особенно мама.

И Мэтт…

По спине Питера побежал холодок при мысли о том, чем может грозить излишняя проницательность матери и ментальные навыки Мэтта, и он уже начал краснеть, но тут мать перевела взгляд с него на Нейтана и без церемоний сообщила:

- Это ваш отец. Он жив.

- Я знаю, – немедля ответил тот, – я говорил с ним сегодня.

* *

Никто не знал, чего ему это стоило.

Да он и сам, кажется, пока этого не знал. Полное ознакомление с расплатой, как всегда, обещало наступить после и, видит бог, Нейтан искренне желал, чтобы это наступило как можно раньше, лучше этой же ночью, лучше каждую ночь понемногу, чем когда-нибудь потом, одним разом, которого он может не вынести. А он очень боялся, что когда-нибудь он может всего этого не вынести.

Не ради себя боялся, совсем не ради себя.

Никто не знал, чего ему стоило увидеть Питера, самозабвенно льнущего к какому-то гостеприимно распахнутому ублюдку; и чего ему стоило осознать, что этот ублюдок – он сам и, похоже, не слишком живой. Он смутно осознавал, что забрался туда, куда не должен был, но также понимал, что, с кем бы там ни обнимался Питер, его надо было оттуда вытаскивать.

Он и вытащил.

Только и всего. И ему было глубоко плевать, чем и как ему придётся за это расплачиваться потом, если сейчас на кону стоял рассудок брата.

Главное, самому теперь умудриться сохранить и рассудок, и лицо – в окружении провидицы, эмпата и менталиста, с трёх сторон сверлящих его взглядами. Постараться задвинуть как можно дальше в памяти то, что он успел увидеть там, за гранью: слишком сокровенное, ещё более чрезвычайное, чем то, что произошло между ним и Питером на крыше.

Он превзошёл самого себя, стараясь не замечать растерянности Питера и подозрительности матери.