Степени (СИ)

Глядя сейчас на страшное лицо не готового к братоубийству гаитянина, стоящего перед поднявшимся с земли, всё ещё бессильным физически, но разъярённым эмоционально Бароном, Нейтан с особой, новой ясностью вспомнил те несколько фраз. И ту, выплеснутую наружу с потоком правды, боль вины, отражающуюся на лице Питера, в его глазах, позе, в охватившей тело дрожи, в разразившемся после срыве.

И, в полном противоречии с собственным намерением дать гаитянину разобраться с этим самолично, Нейтан окликнул сверлящих друг друга взглядами братьев и, глядя на Барона, объявил:

- Тебя остановлю я.

* *

- А, это вы, сенатор Петрелли, – театрально рассмеялся бандит, – простите, не сразу узнал! Ваш отец предупредил, что вы придёте, но я не ждал, что вы появитесь так скоро.

Неожиданно.

Но, при минимальном размышлении, не удивительно.

Нейтан скривил губы.

- Мой отец? – в противовес громогласному противнику, он не спешил тратить свои актёрские таланты на гиперфеерию слов и жестов, – и что ещё он вам сказал?

- Сказал поступить, как обычно, – выпученные глаза Барона, очевидно, демонстрировали шок и ужас, который должны были произвести на Нейтана эти слова, но, на деле, всё, что они вызвали – это лёгкое напряжение разума, укладывающего ещё один камень в психологическую корзину «я смогу остановить своего отца». А вот индифферентность самого Нейтана, похоже, ни на шутку заводила в ответ Барона. Тот привык видеть вокруг трясущихся людей. Или опускающих взгляд людей. Или заискивающих людей. Или избегающих его пристального внимания. Или, как минимум, хмуро молчащих в стороне.

Петрелли не трясся, не молчал и не отводил взгляда, и походил не на шакала с поджатым хвостом, а на флегматичное большое животное, которому был безразличен чей-то там местный божок. Безразличен сам по себе. Безразличен настолько, что оно не собиралось ни сбегать от него, ни его убивать. Только остановить, потому что ему так казалось правильнее.

И весь тот ужас, которым Барон собирался заразить этого беззубого – как его уверяли – сенатора-пришельца, срикошетив от непробиваемой отстранённости последнего, вернулся к нему самому, роняя первые, слабые, но уже неумолимые зёрна страха перед неминуемым крушением.

- Это не твоя битва! – злобно выкрикнул он.

- Я тоже так думал, – пожал плечами Нейтан и, вскинув винтовку, прицелился в грудь противника.

Но сразу же нажать на курок не смог.

Солнце слепило глаза; пыль, жара и какой-то местный гнус раздражали рецепторы, именно сейчас отвлекая на себя внимание и прокалывая зудом кожу; одежда липла и натирала, по спине между лопаток ползла капля пота.

Целое буйство мешающих ощущений, не дающих полностью сконцентрироваться на выстреле, загрязняющих сознание, которое – Нейтан был уверен – должно было быть абсолютно ясным сейчас.

Он будто пережидал; будто замер в этой точке времени, не замечая ни напрягшегося гаитянина, ни белеющего на глазах Барона; будто раздумывал, когда лучше нажать на этот проклятый курок: когда проклятая капля докатится до стыка кожи с тканью и впитается, перестав истязать нервные окончания или когда их дыхание с противником синхронизируется и прицел перестанет выплясывать вокруг осуждённого на остановку сердца.

И мгновения катились и катились вслед влажной дорожке на его спине, и он упустил тот момент, когда их ещё можно было нагнать, и так и не узнал, смог ли бы выстрелить в плохого человека с расстояния в десяток шагов только ради того, чтобы уберечь хорошего от последующего чувства вины, с невыражаемой даже самому себе тайной надеждой, что это зачтётся в высших сферах и отложится в копилку его собственного младшего брата, хотя бы частично снимая с него груз вины за несбывшееся будущее, оставившее на нём клеймо братоубийцы. Так и не узнал…

Гаитянин, который буквально минуту назад стоял рядом с повергнутым и злым братом, никак не решаясь на последнее однозначное действие, вдруг встал между ним и направленным на него дулом, и повернулся к Нейтану спиной, отсекая его и давая понять, что это действительно не его задача.

Наверное, взгляд гаитянина теперь был ещё более страшен, чем ту самую минуту назад.

Нейтан не видел его лица, но видел лицо Барона, на котором отражалось каждое несказанное вслух слово, каждая эмоция, каждое намерение надвигающегося на него безмолвного человека.

- Не надо… Ты же любишь меня… Я же твой брат! – лепетал местный царь и бог под этим взглядом, и это было ещё более жутко, чем недавние звуки пролетающих мимо пуль.

Гаитянин почти ласково протянул ладонь ко лбу своего мятежного брата.

Сильную, горячую, беспощадную ладонь.

- Нет… – зашептал тот, вслед первым исчезающим воспоминаниям, ещё не до конца понимая, что происходит.

- Нет! – проорал он вслед ускоряющемуся расширению провала.

- Нееет!…

Но прошло несколько мгновений, и ему стало уже всё равно.

Он потерял сознание и повалился на землю.

Становясь – опустошённый и очищенный – куда ближе ко всему божественному и небесному.

====== 98 ======