Степени (СИ)

То, что Нейтан считал инициативой Линдермана, оказалось делом очень многих людей, вложивших в это самое дело очень много времени и средств, и не желающих теперь смотреть, как рушатся их планы из-за сомнений человека, выбранного ими на ведущую роль.

И она смогла дать ему ещё один удар под дых. Аккурат в то же место, которое облюбовал Линдерман.

Они с отцом были в числе этих людей.

Более того, они были одними из основателей компании.

Отец, бывший его кумиром?

Мама?

Мама?!

Они взрастили его для того, чтобы однажды привлечь к массовому убийству?

Умеющая убеждать одним взглядом или тоном, мать подключила, кажется, все свои явные и скрытые ресурсы, по крайней мере, Нейтан еле удерживался под этим обрушившимся на него арсеналом. Она говорила ему о предназначениях и великих людях, невозможных решениях – и спасениях миллионов. Пристально отслеживая реакцию сына, вещала о том, что взрыв излечит мир, но только в том случае, если сам Нейтан в это поверит.

Его судьба – превратить это неслыханное событие в прочный фундамент будущего. Люди запомнят самоотверженность конгрессмена из Нью-Йорка и воздадут должное его силе, преданности и вере. Это – его президентский старт. И он сам должен в это поверить. Должен стать тем, кто им нужен.

Он должен.

Её слова, падая ледяными снежками, засыпали и без того скованного Нейтана, отрезая от него все иные возможности, оставляя перед ним лишь одну дорогу.

Было странно так явно чувствовать себя марионеткой, но самостоятельное решение уже давно ускользало от него, а мать на самом деле умела убеждать. И, несмотря ни на что, она ведь продолжала оставаться его матерью, так неужели бы она не сделала всё для того, чтобы предотвратить превращение сына в убийцу? Она могла быть скрытной, хитрой, властной и циничной, но чудовищем она не была.

Ведь не была?

Он сидел, не двигаясь, чувствуя, как ледяные комья, засыпав всё кругом, начали пробираться внутрь него. Он был в ужасе. От матери, от самого себя. В противном, липком, тупом ужасе от причастности к происходящему и от понимания, что ему не предоставили иного выбора, кроме как дойти по этой скользкой дорожке до конца.

Питер – тот наверняка бы сделал всё наперекор, да собственно этим он сейчас и занимался, но ведь не всем же быть незамутнёнными идеалистами, бодро катящими мир к хаосу, кто-то должен удерживать порядок… и принимать непопулярные решения.

Должен.

Он – должен.

Встав и отвернувшись от матери, Нейтан позволил себе секундную слабость, которую – он знал – мать не одобрила бы, устало прикрыл глаза, собираясь с силами, но так и не дождался от себя хоть какого-то всплеска уверенности. Всё также погрязший в тумане, а теперь ещё и скованный ледяной тяжестью, он чувствовал себя детской игрушкой, катящейся туда, куда её тащили за привязанную ленточку.

- Так держать, сынок, – сказала ему мать, помогая надеть пиджак, и разглаживая его на окаменевших плечах. Она не сомневалась сама и более не собиралась давать сомневаться сыну в том, что всё уже решено.

В том, что он – должен.

* *

После этого разговора она безотрывно была рядом.

Питер снова развернул свою холостую геройскую деятельность.

И Нейтан продолжал идти по колее, заданной некогда его родителями.

Ведь он был должен.

Оставалось только забыть о том, что он увидел перед тем, как вернуться из будущего. Самого себя.

Но, как ни старался, он не мог выкинуть это из головы.

Это врезалось в память и со временем становилось, кажется, всё ярче, проступая новыми деталями, которые сначала были спаяны в одно монолитное непотребство, а теперь расслаивались на отдельные фрагменты, которые сами по себе обладали не меньшим воздействием, чем вся «картина» в целом.

Каждая такая «мелочь», вновь и вновь всплывающая день ото дня, всякий раз перехватывала горло, и адреналиновым всплеском заволакивала мозг, и, что было самым нервирующим, как будто бы приучала и тело и разум к самой такой возможности, которая вначале вызвала у Нейтана одно большое «нет», а теперь это «нет» точно также расслаивалось на какие-то части, каждая из которых уже не была настолько категоричной.

Это была измена Хайди, но он уже изменял. Это была связь с мужчиной, но этот факт почему-то не вызывал у него должного отвращения. Это будоражило его либидо, но ведь, в конце концов, он был живой.

В сухом остатке оставались только две вещи, которые со временем не только не уменьшали его волнений, но продолжали царапать всё сильнее.

Первой был Питер.