Степени (СИ)

Кроме того, она обладала уникальной способностью любить, не позволяя себе зависеть от этого чувства. Даже с собственными детьми. С детства она приучала их считать эмоции наихудшими стимулами в жизни, а если всё же поддаваться им – то скрывать их как можно тщательнее, и если с Питером её ждало полное фиаско, то Нейтан впитал эти уроки до капли.

Несмотря ни на что, он не желал им иной матери, и принимал её право на независимость.

Но и своё собственное право при этом – тоже.

Она сама его этому научила.

Монти и Саймон... это были его мальчишки, его отцовское счастье, и его зависимость от них складывалась от их зависимости от него, и эта константа не была изменяема никакими обстоятельствами.

С Хайди определиться было проще всего, и, к счастью или к сожалению, а скорее без каких-либо особо острых чувств, эта определённость говорила не в её пользу. Несмотря на то, что именно с ней его связь должна была быть самой прочной, реальность была такова, что, испытывая к жене большую нежность и благодарность за ту правильную и идеально выверенную жизнь, что они вели, Нейтан совсем не был от неё зависим. Ни эмоционально, ни как-то иначе. Иногда ему казалось, что Хайди желала бы чего-то иного, но тем большую благодарность он испытывал к ней за то, что она не переступала этой черты.

И всё было ровно и спокойно, они вместе переживали радости – рождения детей и рост карьеры, вместе преодолевали проблемы – аварию, инвалидность, смерть отца, но как раз эта ровность, которая всегда его радовала, и была показателем не самого большого единства. В последнее время, многое перевернувшее с ног на голову и заставившее отделить истину от заблуждений, он вынужден был признать: это отсутствие трений между ним и Хайди было не последствием полноценного слияния, а наоборот, сложившейся с самого начала отдалённости друг от друга – достаточной, чтобы находиться в пределах видимости, но недостаточной, чтобы цепляться и притираться.

Это был макет, сходивший за оригинал, когда вокруг царила относительная тишь. Когда всё стало сложнее, обманываться картонностью этого макета Нейтан уже не мог – за этой гладкостью нельзя было найти утешения. Не потому, что Хайди не могла его дать – она была готова хотя бы попробовать, он видел это – а потому что для него самого это было отчего-то невозможно.

И это и было его самой сильной и едва ли не единственной зависимостью от Хайди: его чувство вины – за невозможность изменить их отношения, и за то, что его жена не могла ходить, и неизвестно, за что больше.

Оставался брат, и снова с ним было всё одновременно и понятнее, и запутаннее, и беспокойнее. Нейтан вроде бы был уверен, что из них двоих Питер, младший и идеалистичный, был более зависим от него, старшего и прагматичного. Но потом вспоминал тот час – или два? сложно было оценить – когда он считал брата мёртвым; час, когда всё остальное, то, ради чего он когда-то лгал Питеру и про него, перестало иметь значение. Настолько, что он уже почти желал или поменяться с ним местами, отчего-то веря, что тот с его потерей как раз бы справился, или лечь рядом и тоже перестать дышать, чтобы и там, в мире, скрывающемся за пустым взглядом и холодной кожей, быть с ним рядом, чтобы и там Питер не оставался один.

Вспоминал… и все его рассуждения о зависимостях рассыпались в прах, бессмысленный и никак не связанный с реальностью.

Он не представлял своей жизни без брата.

Это ли не зависимость – и такая, сильнее которой быть не может?

Но пытаться на её основе понять тот взгляд?

Для Нейтана это было чересчур.

И примерно на этом этапе рассуждений его мысли настолько разбегались, что ему оставалось только сдавливать виски в попытке либо собрать их все заново, либо вымести уже одним разом из головы – и это был бы идеальный вариант – но в лучшем случае ему удавалось переключиться на что-то другое, благо, поводов было несметное количество.

Но потом приходил новый день, или всплывало новое напоминание, или возникала малейшая пауза в прочих делах – и его мысли снова сбивались в шершавый ком и мчались по уже изъезженному кругу, безуспешно пытаясь из него вырваться.

====== 40 ======

Тот день, за неделю до выборов, был очень странным.

В тот день Питер умер, воскрес и увидел будущее.

Каждое из этих событий было необыкновенным, а уж собранные вместе они и вовсе представляли собой нечто фантастическое. Но самым странным было то, что самые сильные эмоции у него в этот день вызвали не все эти чудесные вещи, а подсмотренный кусочек будущей гипотетической биографии его брата.

Питер был чрезмерно, необоснованно этим взволнован.

Сначала в его эмоциях было больше какого-то захлёбывающегося восторга, но он замешивался на том, что, воочию увидев мир без взрыва, Питер наконец-то поверил в то, что его сон не был единственной реальной возможностью, что на будущее можно влиять, и что, возможно, ему не придётся видеть своего брата, разлетающимся на куски.