Степени (СИ)

И всё равно ведь это лишь до тех пор, пока не закончат лекарство.

После ряда обследований, на необходимости которых настоял мистер Бишоп, Элль отвела Питера в его временное прибежище, простую безликую комнату, и выдала ему серую безликую одежду. С каким-то странным успокоением он переоделся в неё и позволил себя постричь.

Он не хотел оставаться тем, кем был раньше – безумным фантазёром, подвергающим опасности тех, кто ему дорог. Нейтан был прав, если на земле и существовали герои, то Питер был не из их числа. Глухой к доводам разума, не желающий взрослеть идиот, живущий в выдуманном им мире. Сейчас было самое время с этим покончить.

Не зная, кем он должен быть, для начала он собирался стать никем.

Без колебаний выпив свою первую дозу таблеток, под пристальным взором Элль, он перетерпел её пальцы, шаловливо зарывшиеся в короткие, только что остриженные волосы, лишь зашипев на особо сильный пущенный ею разряд.

Дождался, пока она уйдёт, и, улегшись на кровать, лицом к стене, свернулся в защитной позе.

Если бы ещё удалось уснуть.

Он так устал, но так боялся закрыть глаза.

Казалось, что на веках отпечаталась та кровавая жуть, в которую превратились лицо и грудь брата. И что бы он сейчас ни делал, избавлялся от способностей и пытался изменить себя – это не компенсирует то непоправимое, что он уже совершил. Не сделает Нейтана прежним.

И он лежал и не спал, не моргая уставившись в стену и смотря сквозь неё, не чувствуя ничего, кроме отупения и слабой ноющей пульсации на затылке. Не в силах совсем убежать от мыслей о брате, он шарахался от воспоминаний о прошлом – красивом, счастливом, утраченном, он сжимался в ещё более тесный комок от картинок-фрагментов взрыва, и всё, в чём мог спасаться – это только в бесконечном повторении имени брата. Имени, лишённом визуальных образов, превращаемом им из набора букв в мантру, в беззвучное, ритуальное касание языком стенки зубов, в заговор на излечение и выживание. В соломинку, за которую можно было держаться, даже когда всё онемело.

…Нейтан, Нейтан, Нейтан…

Даже сейчас он спасал его. Даже сейчас не отпускал его руку. Даже сейчас.

* *

Можно было даже не гадать, о чём спросит сын, когда сознание вернётся к нему.

Мать ждала этого момента с надеждой и ужасом, но полагала, что когда он очнётся и начнёт задавать вопросы, она сумеет сохранить должную сдержанность. Она готовилась к этому, она умела проявлять завидное хладнокровие там, где пасовали все остальные. Кроме того, врачи сказали, что поначалу он не сможет говорить, и она надеялась, что получится выдавать ему правду постепенно, щадящими дозами.

Она ошибалась. Врачи тоже.

Когда Нейтан открыл глаза, первое, что он сделал – произнёс имя брата. Еле слышно, практически выдавив его из себя, почти не двигая несмыкаемыми губами. Прожигая мать вопросительным взглядом из-под опаленных ресниц.

И дозировать не получилось.

Фактически, она сорвалась.

Почему-то именно тогда факт свершившегося встал перед ней во всём своём ужасе, всей неисправимостью. Пока сын был в коме – он как будто бы и не был её сыном, просто каким-то официально важным лицом, в борьбе за здоровье и жизнь которого она должна была прилагать все усилия. Но когда тот открыл глаза – там, в них, за малоузнаваемым лицом, был он, Нейтан.

Живой, родной, пронизывающий её вопрошающим взглядом.

И она не смогла ему солгать.

О том, что Питер пропал и что скорее всего навсегда.

Даже зная, чем станет для Нейтана эта новость, даже глядя сквозь слёзы на тающий в его глазах, по мере осознания услышанного, огонёк жизни.

К моменту, когда, вкладывая в голос всё убеждение и ободрение, на которые была способна, она сказала, что ему очень повезло, что он остался жив, на его лице уже прочно застыло убеждение в обратном.

Напичканный анестетиками, он почти не чувствовал своего тела.

Оглушённый словами матери, он перестал чувствовать самого себя.

Переместив перебинтованную руку на пульт управления кроватью, он поднял изголовье настолько, чтобы суметь увидеть себя в зеркале, и возражающее восклицание матери не остановило его.

Увиденное полностью отражало то, кем он сейчас себя ощущал.

Из зеркала на него смотрело чудовище.

* *

В первый же день, когда Питер обосновался в своём новом пристанище, он узнал о том, что у него за стенкой есть сосед. Тот сам известил его об этом негромким «привет», когда по доносящимся звукам убедился, что он остался в комнате один.

Питер не был склонен к общению, но всё же поздоровался и спросил кто это.

После паузы, доступной лишь никуда не торопящемуся человеку, знающему, что у него впереди ещё целая вечность, тот ответил лаконично и ни к чему не обязывающе:

- Я.

Неразговорчивое настроение можно было переждать, а терять возможного друга, а также потенциального помощника и спасителя, человеку за стеной комнаты Питера Петрелли не хотелось.

====== 50 ======

Питер не считал дни.

Лежал круглыми сутками на кровати, тупо смотря на стену, время от времени из-за которой раздавался голос, пытающийся его разговорить. Он знал эту стену уже наизусть, все шероховатости и неровности, трещину, уходящую вниз.