Степени (СИ)

Не меньший, чем тогда, в видениях матери, когда она была в коме, подумалось Питеру, и в следующую же секунду он глубоко пожалел о том, что об этом вспомнил. Кошмар из будущего был более реальным и разрушительным. Кошмар из подсознания матери – размытым, но куда более наглядным.

И личным.

Память немедленно подбросила красочных иллюстраций, повторяющихся и кровавых, с прислонившимся к стене безучастным Нейтаном и его немигающим взглядом. Напомнила, как Питер смотрел на него сначала сверху, с высоты роста, а потом – снизу, стоя уже на коленях.

О том, как пытался уловить хоть какое-нибудь доказательство того, что тот дышит.

Как искал признаки жизни.

И как искал сердцебиение.

Осознание этой схожести буквально ошпаривало, вызывая всплеск эмоций, копирующих то, что он испытывал тогда.

Безнадёжность, готовность пойти на всё. Страх не успеть, страх что-нибудь сделать не так, жесточайшее ощущение ограниченности времени.

С шумом втянув воздух, Питер оставил в покое неподдающийся галстук и, рванув вверх рубашку, высвободил её из брюк и расстегнул последнюю пару нижних пуговиц. Пальцы дрожали, но он мог бы гордиться тем, с каким успехом сдерживал эту нервную дрожь. Перед глазами всё плыло, но он был абсолютно уверен, что не посмеет проронить ни единой проклятой слезы.

Картинки из кошмара вертелись в памяти всё быстрее, и плотнее, и головокружительнее. Пальцы почти чувствовали тёплое липкое месиво. Глаза почти видели красную пелену. Лишённый главного органа чувств – эмпатии – Питер лишился и всех остальных. Осязание молчало о прижимающих к себе руках Нейтана. Слух молчал о его прерывистом дыхании. И, конечно, сердце – его наличие – бесконечно и мучительно продолжало от Питера ускользать.

Наверное, он был близок к тому, чтобы сойти с ума.

Возможно, что он даже заступил туда, за грань, где уже был когда-то, где бежал и падал на колени перед братом в мгновении, застрявшем между двумя его вдохами, где сворачивался на его залитой кровью груди, не обращая внимания, как липко под щекой и какой металлический у воздуха привкус.

Но Нейтан – он же всегда его спасал, и всегда в последний момент – он вытянул из своей обороны одну нитку, одну единственную нитку, открывающую лишь одну маленькую лазейку, типа тех, что всегда оставлял для своего младшего брата публичный деятель Петрелли, когда они находились на людях. Совершенно незаметно для всех. Только намёк. Не столько открытая дверь, сколько пометка на закрытой: «здесь – наша территория, но распахивать её при всех совершенно не стоит».

Одна маленькая нить – и Питеру не нужно было другого приглашения. Один отомкнутый крючок – и ткань тысячи оболочек расползлась, смывая память о кошмаре вернувшимися нахлынувшими ощущениями.

Возвращая возможность чувствовать брата.

* *

Нейтан выдохнул, перехватил поудобнее расслабившегося Питера, и позволил себе закрыть глаза.

Это было несложно, так ведь? И не слишком страшно. Сбросить блоки, скинуть невидимость с круга, только чтобы движения Пита перестали походить на судороги, а вырывающиеся выдохи – на хрипы.

Хотя он и не собирался нарушать свои прежние планы – он не смог этого не сделать.

Это – как и многое за эти дни – тоже не поддавалось анализу, он бы не смог это объяснить даже если бы к его горлу приставили нож, он просто понял, что если хоть немного не ослабить оборону, не позволить Питеру «увидеть» себя, то тот утонет, так и не найдя, за что ухватиться. Лишь немного увидеть. Одну короткую вспышку, только чтобы тот понял, куда ему плыть. Этого должно было хватить.

На несколько вдохов и на несколько секунд, не больше.

И всё.

Питеру не стоит опять привыкать к нему.

Потому что потом он снова поднимет блоки.

Потому что потом он должен будет снова от него закрыться, должен будет отпустить его – раз за разом уговаривал себя Нейтан, не дыша под прижавшимися к нему губами и ладонями, напрямую, кожа к коже, собирающими свою заслуженную дань.

Это было… умопомрачительно… животворяще…

Кажется, Нейтан не дышал, но это Питера уже не пугало, он купался в смеси отчаянья и восторга от того, как вздрагивала его ладонь, плотно прижатая напротив сердца брата. Он не думал о том, как выглядят со стороны эти жадные ласки и раскинутые, смятые, полы рубашки. Для него это были только оголённые контакты, манипуляции по реанимации, и плевать на то, что было совершенно непонятно, кому именно здесь требовалась помощь. Он только что выбрался из ловушки мнимого равнодушия Нейтана, и не видел сейчас иного способа удержать это мгновение, кроме как непрерывно держаться напротив его сердца, вот так, как можно ближе, упираясь большим пальцем в грудину, а остальными обосновавшись вдоль торса. Пытаясь уловить, как чувствуется лучше, в межрёберье, или прямо напротив костей.