Степени (СИ)

Но всё было сухо – и на глазах, и в душе, и в горле.

Обжигающе сухо.

И просто не укладывалось в голове, что Нейтан мог с ним так поступить.

Тот стоял поодаль, смотрел и был всё также невозмутим. Ни сожаления за обман, ни недовольства по поводу неудачи. Ничего, что могло бы дать хоть какое-то объяснение или оправдание его поступку.

Он хотел ввести ему эту формулу.

Питер не мог нормально анализировать зачем, его вело от самого факта подобного выпада, а бесконечно повторяющий вопрос – как он мог!? – затмевал все остальные. Он был настолько этим потрясён, он был почти от этого слеп!

Поступок вне его понимания. Поступок мёртвого президента. Он не знал, что с этим делать, но всё, чего хотел теперь – убедиться, что уничтожено всё, до последней буквы, до последней капли этой грёбаной формулы.

Будь он похож на мать – он стёр бы Сурешу всю память об этом, чтобы ни мысли больше не возникло об искусственных способностях.

Будь он похож на отца – убил бы всех, кто, так или иначе, связан с Пайнхёрст.

Будь он кем угодно, он, наверное, тотчас бы вычеркнул старшего брата из своей жизни, заодно отрекаясь и от всей остальной некровной семьи.

Но он был Питером Петрелли, белой, искусственно выращенной вороной клана Петрелли, и он не умел ни убивать, ни отрекаться. Он, похоже, вообще ничего особого не умел, только без поводов мечтать о собственном важном предназначении, иногда – в качестве медбрата – немного облегчать жизнь умирающим людям, и время от времени спасать мир, не всегда имея ощущение, что тот в этом нуждается.

Когда-то ещё он умел стоять с закрытыми глазами рядом с Нейтаном, доверяя любому его действию и слову, даже если тот пребывал в режиме засранца или ублюдка, но теперь он это умение, кажется, утратил.

* *

Всё.

Теперь – всё.

Такого никто не сможет простить. Даже Питер. Особенно Питер.

Больше не придётся волноваться о запутавшихся чувствах и неприемлемых желаниях, оскверняющих святое прошлое. Лучше так, перечеркнуть это прошлое жирной линией, чем заляпывать его непонятно чем.

Часть плана выполнена, хоть и несколько преждевременно.

Похоже, оставшуюся часть теперь можно будет закончить только с применением силы. Или – если всё сложится более удачно – хитростью.

Мысли текли лениво и флегматично.

Прозорливость и быстрота реакции Питера должны были бы огорчить Нейтана, но он испытывал лишь отстранённую гордость за него, и такую же безэмоциональную благодарность самому себе за дальновидность, заставившую взять ещё два образца.

Наверное, именно эти два оставшихся шприца и примиряли его с неудачей.

Наверное, только частично выполненный план позволял ему выдержать взгляд Питера.

Называть его братом у него больше не поворачивались ни язык, ни даже мысли, как будто он сам себя этого права только что лишил.

Он много раз ходил по краю (не Питер, нет, тот всегда обходил эти края по широкому радиусу). На пресс-конференции во время предвыборной гонки в Конгресс, специально, когда во всеуслышание объявил его сумасшедшим, хотевшим покончить с собой. На подземной парковке, нечаянно, когда Питер, благодаря очередной новой способности, прочёл его мысли о готовности потерять Нью-Йорк. Когда врал об умении летать и когда потом, чуть позже, предлагал деньги за молчание о способностях. И ещё не раз, не слишком часто, но реже, чем мог бы.

Питер всегда смотрел на него при этом по-особенному: укоризненно и будто испытывал боль.

Но никогда – так, как сейчас.

Да, вот теперь – всё, в десятый раз зачем-то сказал себе Нейтан, как будто сам не мог в это поверить.

Говорить было не о чем, ни Питеру, ни ему, всё было предельно ясно, и он просто ждал следующего шага другой стороны. Вступать с ним в рукопашную он не собирался, слишком высок был риск потери оставшихся образцов. Немного было жаль, что он отпустил Скотта – тот бы очень ему сейчас пригодился, а прибегать ещё к чьей-то помощи Нейтан не представлял возможным.

Где-то совсем глубоко жгло кислотное – «ты соображаешь, что делаешь?» – но сейчас ему было плевать на всю эту слабовольную чушь.

Мысль о спасении жизни Питера затмила всё остальное.

Ему нужно спасти его. Скорее всего, раз и навсегда, потому что после смерти отца вряд ли кто-то ещё сумеет лишить его способностей. И он его спасёт, чего бы ему это ни стоило. Он только что отдал самую большую плату в своей жизни; настолько большую, что он ещё сам не понимал, насколько, он позволил себе оставить это осознание на потом.

Так что сейчас отвлекаться на все эти побочные эффекты он не собирался.

Питер, стоящий напротив, медленно, как во сне, оторвал от него свой невообразимый взгляд и, неловко покачнувшись, двинулся к двери, ничем не показывая, что его тревожат доносящиеся оттуда звуки погромов.

Он вышел в коридор, не побеспокоившись о том, чтобы прикрыть её после себя, и Нейтан утонул в этих криках и шуме.