Степени (СИ)

И Питер, сам не помня как, кидался ему вслед и успевал схватить за руку, удерживая над всеми теми этажами, между которыми они когда-то впервые полетели вместе.

- Нейтан! Давай, забирайся обратно! – не играл он уже ни в бодрость, ни в оптимизм.

Но тот даже и не пытался.

В его глазах не было страха, только смирение и боль за того, кто оставался здесь без него.

Он что-то произносил, просил Питера отпустить его, убеждал, что его всё равно уже нет, заговаривал зубы, просил обещать продолжить их общее дело, заботиться о матери и присмотреть за Клер и сыновьями. Не отвечал на надсадные, – «помоги мне!» и «карабкайся, умоляю!» – и просил Питера оставаться таким же, и всегда верить, и бороться за добро.

Как будто для того имело значение хоть что-то, кроме того, что его брат не собирается больше жить.

Питер тратил всего себя сейчас только на то, чтобы удержать его.

- Без тебя я не… – запинался он, роняя вниз слёзы, отчего-то совсем не думая о клятве не делать этого при брате.

- Ты способен на всё, Пит, на всё, – удивительно спокойно и как-то даже гордо возражал тот, будто они сидели друг напротив друга в кафе, а не выворачивали суставы, удерживая единственную связь между жизнью одного и смертью другого, – не забывай об этом.

Смотрел, любуясь, на красное от натуги и прилившей крови лицо онемевшего от слёз брата, и напоследок неожиданно выдыхал:

- Я люблю тебя, – ошпаривая тем, что они оба и так знали, но что почему-то было непроизносимо всё время после той самой… той самой ночи.

- Нейтан… – с хрипом выдавливал из себя Питер, но тот больше ничего не говорил, только смотрел с умоляющей нежностью, на фоне темнеющего далеко внизу асфальта, и не оставлял больше никакого выбора. Только теперь заставляя поверить в то, что если бы была хоть малейшая возможность всё изменить, он бы выгрыз её из любых «но».

И Питер подтверждал их нехитрый пароль:

- Я люблю тебя, Нейтан…

И отпускал…

====== 124 ======

Из-за тишины Нейтан не сразу понял, что не так, и что именно его разбудило. И едва не уснул снова, перевернувшись на другой бок и уже привычно потянувшись проверить наличие Питера рядом.

Но ему хватило одного касания и секунды, чтобы сонную вялость смело, как шквалом.

Питер лежал рядом, сжимая и разжимая кулаки, и бесшумно захлёбывался слезами.

Со стороны, наверное, выглядело так, будто Нейтана это ни удивило, ни испугало.

Он, с очень плавными, согласованными движениями, приподнялся и склонился к брату. Провёл мягко по руке; разглаживая ладонью вздутые мышцы и жилы, добрался до пульсирующих висков, убрал со лба и глаз прилипшие волосы. Зашептал, ровно и мерно, задавая фон, в который собрался вытаскивать спящего, выгнутого в струну Питера.

- Это сон, Пит, слышишь, проснись, это только сон, давай, иди ко мне…

Ни едва остановившееся сердце, ни желание встряхнуть, растормошить, даже ударить, лишь бы разбудить как можно скорее – ничто не отразилось ни на уверенности движений, ни на интонациях. Потому что куда важнее, чем «скорее» – было просто разбудить.

Голос Нейтана звучал гулко, как сквозь толщу воды.

«Нейтан… Это Нейтан», – закружилась где-то далеко на кажущейся недосягаемой поверхности спасательным кругом мысль – и, через боль и сон разодрав ресницы, всё также молча глотая слёзы, Питер вцепился мутным взглядом в нависшего над ним брата. И сразу же зажмурился. Но, перебарывая ощущение брошенного в глаза песка, уже заранее щурясь, снова разлепил их.

«Нейтан», – обрушилась на него надежда, настолько весомая и значимая, что грудь передавило подступающей тошнотой.

«Это же Нейтан? Здесь, в их спальне, не на крыше, живой, настоящий, не сдавшийся?»

Неверие навалилось глыбой льда, отправляя по телу волну озноба и заставляя ухватиться за брата так сильно, будто тот находился в шаге от бетонного края смерти и вот-вот собирался его преодолеть.

Счастливая вроде бы реальность приходила мучительно и неохотно.

Память легко обесценивала и размывала эмоциональные последствия от вида разрезанного горла и давно остывшего трупа в контейнере. Но лицо Нейтана, смотрящего вверх, и его пальцы, отпускающие руку, и – самое главное – своё собственное согласие с этим его решением… это пульсировало с такой остротой, что затмевало всё, что могло бы помочь выбраться из холодной воронки свершившейся во сне потери.

Или почти всё.

Питер смутно ощущал заботливые касания, голос – не слова, но интонации, эмпатический фон – который напрочь отсутствовал во сне. Ощущал и, напрягая слух, зрение, тянулся вверх, но сон всё никак не отпускал, и перед глазами так и стояли два Нейтана: смотрящий вниз и смотрящий вверх, утешающий и умоляющий, удерживающий и отпускающий руку.

И Питеру всё мерещился размытый удаляющийся силуэт – сквозь солёную пелену. И разбитое лицо, и чужая ухмылка – сквозь засыпавшие глаза песчинки.

Он попытался позвать брата, но перекрученное горло не пропустило ни слова. Воздух комом встал в груди; сознание, вместо того, чтобы освободиться ото сна, снова начало мутнеть.