Степени (СИ)

- Ну же… убей меня! – смеялся он совсем как сумасшедший, выплёвывая этот смех прямо в лицо самому доброму в мире герою.

- Давай, Нейт, – не унимался тот, – давай, я один не справлюсь! Умоляю!

И Сайлар физически давился своим проклятым смехом, слишком неудачно пропустив очередной удар, и ослаблялся, перестав сопротивляться, и впуская во взгляд такую тоску, что Питер поневоле останавливал занесённый для нового удара кулак.

Останавливал – и замирал, глядя, как меняется лицо и чувствуя, как становится другим оседланное им тело.

- Пит… – слабо проговаривал Нейтан, шмыгая текущей из носа кровью, и они оба неверяще улыбались, а Питер ещё и чуть не плакал, водя пальцами по разбитому, им же изуродованному лицу, и спрашивал, и спрашивал:

- Это правда ты?

* *

Он рассказывал, что устал, и смотрел стыло и обречённо, когда Питер оживлённо отвечал, что понимает.

- Нет… я от всего устал. Я пытался вырваться наружу, но… это просто невозможно. Я не могу так жить, – всё же пытался он пробиться к тому, кто не хотел отпускать его, но тот ещё активнее возражал:

- Конечно можешь! – и встречал ожидающий взгляд серьёзно и бодро, даже думать не желая, что может быть иначе.

И Нейтан не знал, чем убедить, как облегчить свой уход для него, как дать понять, что всё уже предопределено.

Он знал, что предопределено. Потому что он пытался.

И Питер и видел это, и отказывался видеть, и всё больше серьёзнел, и бодрился, и пытался казаться не просто взрослым, а видавшим виды, и уж точно понимающим Нейтана больше, чем тот сам. И у него почти получалось, только глаза были мокрые, но и это он тоже предпочитал не замечать.

- Помнишь когда мы сюда пришли в первый раз? – они стояли у выступа крыши.

- Да, помню. Ты стоял вон там на краю, как идиот, – он украдкой кидал взгляды на Питера, чуть отпрянув назад, – спрашивал меня почему отец так злился, спрашивал могу ли я летать, – и не мог насмотреться, просто пожирая его взглядом, пока думал, что тот полностью увлечён созерцанием ночного города.

Как будто эта память где-то могла остаться.

- Как будто целая вечность прошла.

- Целая жизнь.

- Но мы справились, – Питер поворачивался к нему и старался выглядеть так, будто всё уже решилось, всё на месте. И, отказываясь замечать во взгляде Нейтана боль, мольбу, извинения, укоризну, твёрдо утверждал:

- Вместе, мы пережили вместе. И ещё не раз переживём, Нейтан, – но тот только опускал ресницы, пережидая новый всплеск невыносимости и, собравшись с новыми силами, вновь поднимал на Питера взгляд, и спрашивал:

- Даже после смерти? – и не знал, что сказать на ответное:

- А почему нет?

И вымученно улыбался.

- Ты можешь с ним бороться!

- Не могу… Он убивает меня. Я больше не могу… – скрежетал он, не выдерживая нездорово разбухающего оптимизма Питера, и чувствуя, как внутри всё больше клокочет… так, как это обычно происходило по утрам. Не зная, но догадываясь по мелькнувшему отчаянью в устремлённом на себя взгляде, что Сайлар снова попытался прорваться наружу, но, судя по отсутствию физической боли, ещё не искажая черты лица, но точно, пусть и всего на секунды, меняя его выражение.

- Как ты не понимаешь! – сипел он сквозь стиснутые зубы, уже не скрываясь, корчась в попытке отыграть для себя ещё хоть минуту.

И поначалу сдавая внутри себя одну позицию за другой, всё же совершал новый рывок к сохранению своего «я», чувствуя обвившиеся вокруг себя руки, и сердитый от испуга и несогласия шёпот на ухо, – Нейтан! Держись! Ну же! Сопротивляйся! Ты должен бороться! Борись, Нейтан!

Питер обнимал его, прижимаясь щекой к щеке, и бережно удерживал за затылок, чуть поглаживая, помня, чем для него самого была такая ласка.

И его немного отпускало. Но лишь немного. Недостаточно даже для того, чтобы поверить, что он сможет продержаться в одиночку, и он цеплялся, душераздирающе цеплялся за Питера.

- Ну же, – уже не нагнетая, растеряв почти весь свой оптимизм, дрогнувшим голосом ластился тот. Прижимался губами к измятому воротничку, и, наскребая остатки бодрости, уговаривал, – не бросай меня… прошу тебя, – вскидывал голову с панически распахнутыми глазами, глядя в никуда, в небо перед ним, умоляя и это небо и брата, – держись… – и укачивал, и утешающе гладил его, и старался не вдумываться, почему так сильно сосёт под ложечкой, почему ткань униформы трещит под пальцами брата, и почему их соприкасающиеся щёки мокрые и солёные, хотя сам Питер по-честному не позволил себе ни одной скатившейся слезы.

Нейтан сжимал его ещё сильнее, хотя это казалось маловозможным, и с усилием отстранялся. Обхватывал ладонями его лицо, и успокаивающе гладил, гладил по щеке, и скуле, и позволял Питеру делать то же самое, пусть у того и получалось это куда более нервно.

Слишком нервно.

Слишком жадно и безысходно.

Слишком…

- Прости, Пит, – говорил он, опуская руки, лаская теперь только взглядом.

Снова заселяя в душу Питера и надежду и страх.

А потом сожалеюще и горько улыбался, и, резко отвернувшись, бросался с крыши.