Степной волк. Нарцисс и Златоуст

Целую вечность просидел он в таком положении, горестно склонившись над столом и пытаясь принять в себя выпавший ему удел, впитать его, осознать и проникнуться им. Сейчас был вечер, начиналась ночь, и конец этой ночи будет и его концом. Надо попытаться понять это. Завтра его уже не будет в живых. Он будет болтаться на виселице, на него будут садиться, его будут клевать птицы, он станет тем, чем стал мастер Никлаус, чем была Лене в сгоревшей лачуге, чем были все те, кого он видел в опустошенных смертью домах и в доверху наполненных трупами повозках. Нелегко было осознать это и проникнуться этим. Это просто не поддавалось пониманию. Оставалось слишком многое, с чем он еще не разлучился, с чем не успел проститься. Для того и дана ему эта ночь, чтобы сделать это.

Надо было проститься с красавицей Агнес, никогда больше не увидит он ее статной фигуры, ее светлых солнечных волос, ее холодных синих глаз, не увидит, как слабеет и тает в них высокомерие, не увидит нежный золотистый пушок на ее благоухающей коже. Прощайте, синие глаза, прощайте, влажные трепетные губы. Он надеялся еще не раз целовать их. О, еще сегодня, на холмах, под поздним осенним солнцем, он с нежностью думал о ней, принадлежал ей, тосковал по ней! Но проститься надо было и с холмами, с солнцем, с голубым небом, усеянным белыми облаками, с деревьями и лесами, со странствиями, с рассветами и закатами, с временами года. Мария, должно быть, еще не спала, бедная Мария, с добрыми любящими глазами и хромающей походкой, сидела на кухне, засыпая и просыпаясь снова, а Златоуст все не возвращался.

А бумага и грифель, а надежды сделать все эти скульптуры, которые он носил в себе! Всему, всему конец! А надежда на встречу с Нарциссом, с милым его сердцу апостолом Иоанном, — и от нее придется отказаться.

Проститься надо было и со своими руками, со своими глазами, с голодом и жаждой, с едой и питьем, с любовью, с игрой на лютне, со сном и пробуждением, со всем. Пролетит завтра птица в небе, но Златоуст ее уже не увидит, запоет за окном девушка, но он уже не услышит ее песни, будет струиться речной поток с безмолвно мелькающими в нем темными рыбами, поднимется ветер и погонит по земле желтую листву, будут светить солнце и звезды в небе, парни и девушки пойдут на танцы, на склоны далеких гор ляжет первый снег — все будет идти своим чередом, деревья будут отбрасывать тени, люди будут смотреть весело или печально своими живыми глазами, собаки лаять, коровы мычать в своих хлевах, и все без него, ему это уже не принадлежит, от всего он оторван.

Он чувствовал запах утреннего поля, вкус сладкого молодого вина и только что созревших крепких лесных орехов, в его стесненном сердце мелькнуло воспоминание, вспыхнул отблеск этого красочного мира, через все его чувства еще раз, угасая и прощаясь, молнией сверкнула прекрасная и буйная жизнь, и он скорчился от подступающей боли, чувствуя, как из глаз его потекли слезы. Всхлипывая, он отдался нахлынувшему ощущению, неудержимо струились по лицу слезы, не сопротивляясь, погрузился он в свое безутешное горе. О долины и поросшие лесом горы, о ручьи в зеленом ольшанике, о прекрасный, переливающийся всеми красками мир, как мне оставить тебя! Рыдая, как безутешное дитя, лежал он, положив голову на стол. Из глубины его сердца вырвался вздох и жалобный, полный мольбы зов: «О мама, мама!»

И едва выговорил он это волшебное имя, как из глубины памяти ему ответил образ матери. Это не был образ матери, родившийся в мыслях и мечтах художника, это был образ его собственной матери, прекрасный и живой, каким он еще ни разу не вставал перед ним после монастырской жизни. К ней обращал он свою мольбу, ей выплакивал это невыносимое горе, вызванное неотвратимостью смерти, в ее власть отдавал себя, в ее материнские руки отдавал лес, солнце, глаза, все свое существо и свою жизнь.

Он заснул, обливаясь слезами; по-матерински приняли его в свои руки усталость и сон. На час или два сон избавил его от скорби.

Проснувшись, он почувствовал сильную боль. Мучительно ныли стянутые веревкой запястья, тянущая боль сверлила спину и затылок. Он с трудом поднялся и снова осознал свое положение. Его окружал абсолютный мрак, он не знал, как долго он спал, не знал, сколько часов ему осталось жить. Быть может, они появятся уже в следующий миг и поведут его на смерть. Тут он вспомнил о том, что обещал ему священник. Он не верил, что причастие принесет ему хоть какую-то пользу, не знал, поможет ли ему даже самое полное прощение и отпущение грехов попасть на небо. Он не знал, существует ли небо, существуют ли Бог Отец, Божий суд и вечность. Давно уже утратил он всякую веру в эти вещи.