Степные рубежи России

Петербург награждал верного хана, строя ему крепости, в которых хан мог жить или укрываться от врагов, и вручая ему дары и денежные награды. Кроме того, российские власти стремились окружить титул хана пышностью. Задачей было сделать это положение более привлекательным для кандидата и вместе с тем поместить процесс коронации полностью в руки правительства империи. В 1792 году Сенат издал детально прописанную процедуру инаугурации казахского хана. Казахские дворяне и именитые люди должны собраться возле Оренбурга. Здесь их встретят и поприветствуют русские военные, а в их честь прозвучит артиллерийский салют. Две кареты будут посланы из Оренбурга, чтобы доставить новоизбранного хана к губернатору. Затем последует роскошное пиршество, а султанам будут вручены подарки. В лагере, возведенном специально с этой целью, хан встанет на колени на ковре в присутствии своих дворян и именитых лиц и повторит доставленную из Петербурга клятву, зачитанную ему по-русски и по-татарски. Он поцелует Коран и возложит его себе на голову. Затем ему будут пожалованы соболиная шуба, лисья шапка, сабля и диплом хана, который он поцелует и возложит себе на голову. В этот момент прогремят пушечные и ружейные залпы, а хан вернется в Оренбург, чтобы продолжить празднество[81].

Попытки российских властей взять под контроль своих непокорных кочевых соседей, наделив фигуру хана большей властью, достигли лишь частичного успеха. Подобная политика часто приводила к обратным результатам, способствуя формированию сплоченной оппозиции, выступавшей против хана, который, как многие считали, продвигал интересы России в ущерб казахам. В других случаях, когда хан принимал решение использовать свою возросшую власть против России, властям приходилось искать помощи влиятельных казахских аристократов и именитых людей. Эти качели, когда власти то объединяли казахов, то разделяли их, закончились лишь в 1820‐е годы, когда казахи Младшего и Среднего жузов непосредственно вошли в состав административных и политических учреждений империи и титул хана стал излишним.

Религия

Вскоре после падения Византии под ударом турок в 1453 году московский царь оказался единственным суверенным монархом православного христианского государства. Лишь в 1589 году, после весьма долгих дипломатических усилий, Москва сумела добиться согласия других православных патриархов на то, чтобы царь назначал своего собственного патриарха, независимого от них. В следующем году находчивые русские посланцы к грузинскому царю расписали все в совершенно иных красках. По версии послов, константинопольский патриарх Иеремия приехал в Москву, чтобы умолять царя от собственного лица и от лица патриархов Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского назначить в России собственного папу взамен еретического папы в Риме. Они все будут молить Бога помочь царю освободить христиан и одолеть мусульман[82].

Сообщение послов отражает тщеславие Москвы, а также ее взгляд на мир и ее политику. Подразумевалось, что православные патриархи, подобно коренным жителям региона, будут бить челом верховному правителю, дабы он благосклонно отнесся к их смиренным ходатайствам. Московский царь и московский патриарх имели бесконечную власть, а освобождение других православных христианских братьев руками Москвы было только делом времени. Сколь бы отличной ни была реальность, официальная московская риторика ее удачно маскировала.

Даже до взлета православной христианской Московии, с ее версией божественной миссии, казавшиеся безликими степные просторы, «дикое поле», отделяли христиан от мусульман и крестьян от кочевников. Не случайно само русское слово «крестьянин» имело двойное значение. К концу XVIII века, когда «дикое поле» стало более «цивилизованным и христианским», религиозное противостояние еще больше утвердилось.

Конечно, с обеих сторон звучали призывы к религиозной солидарности, на самом деле исходившие из сиюминутных политических соображений. В 1487 году хан Золотой Орды упрекал Нур-Девлета, брата крымского хана Менгли Гирея, за то, что тот служит великому князю. Он пригласил его присоединиться к Орде, потому что, по его словам, «ты живешь промеж неверных, непригож ся видеть так»[83]. Столетием позже крымский хан Мухаммед Гирей использовал тот же самый аргумент в письме к ногайцам, приглашая их принять участие в его походе против шиитов в Сефевидской Персии, поскольку ему подобает вместе с ними бороться за дело ислама. Впрочем, как будто понимая, что одной ссылки на религию недостаточно, он предложил деньги за этот поход и пообещал им снабжение от османского султана[84].