Стертый мальчик

Моя семья переехала сюда в 1999 году, после того как из-за конкурента потеряла хлопковую фабрику, и задолго до того, как это место заселили пенсионеры из Чикаго и южане-фундаменталисты; они покупали дешевую недвижимость, где можно спокойно хранить и носить оружие и в довесок хвалиться этим. За пять лет родители научились общаться с северянами, говорить с гнусавым акцентом и меньше улыбаться. Люди приезжали сюда, чтобы изменить жизнь к лучшему, сменить темп, однако совсем скоро я понял, что другой ландшафт никогда не изменит такого, как я, и никакой камуфляж не скроет гомосексуальных фантазий, которые преследовали меня с седьмого класса.

– Ты готов? – спросил отец, бросив взгляд на мои нервно сжатые на коленях руки.

– Готов, – ответил я.

Пальцы окоченели, как церковный шпиль. Мне вспомнился стишок, который мы разучивали в библейской школе, куда я ходил на каникулах: «Взгляни, это церкви. Взгляни, это шпили. Откроются двери – людей изобилье».

– С подобным ты раньше никогда не сталкивался, – сказал отец. – В колледже такому не научат.

Отец часто занимался просвещением людей вне церкви. Честолюбие побуждало его свидетельствовать перед постоянно растущим числом клиентов в салоне, побуждало ходить по соседским улицам и стучаться в двери в поисках заблудших душ, и вот теперь перед ним стояла важная задача – свидетельствовать перед забытыми, угнетенными узниками местной окружной тюрьмы. Я впервые сопровождал его во время одной из таких ранних субботних поездок. И хотя отец ездил в тюрьму уже несколько раз, я еще ни разу там не бывал. В тот день я спал на ходу, не успев привыкнуть к распорядку, установленному родителями после истории с Дэвидом. Теперь я вынужден был приезжать из колледжа домой в пятницу вечером и вставать рано утром в субботу, чтобы проводить больше времени с семьей.

После нескольких минут молчания отец нажал кнопку на магнитоле. Тишину нарушила песня группы Creedence Clearwater Revival – веселая и ностальгическая, она повествовала о луизианских болотах, которые никто из участников группы никогда по-настоящему не видел. Со стороны мы казались очередной счастливой семьей, которая едет посмотреть на очередную придорожную достопримечательность.

Я закрыл глаза и прижал ладони к векам, пока картинка не раскололась на куски, точно ледник, тонущий в темных арктических водах.

Образы произошедшего в ночь изнасилования все время стояли у меня перед глазами, проникая в каждую минуту моей жизни: размытый образ мальчика, которого изнасиловал Дэвид; взгляд Дэвида, вздымающегося надо мной и опускающего мою голову. Мгновение я был спокоен, но в следующую минуту видение выплывало из забытого уголка памяти, и меня охватывала неконтролируемая ярость, ярость к себе, к окружающим, желание разрушить все, что вижу.

После того как Дэвид позвонил родителям и все им рассказал, мама увезла меня из колледжа, проскакивая светофоры на желтый, чтобы поскорее доехать до дома. Пока ее тошнило в туалете, отец отвел меня в спальню, закрыл дверь и принялся объяснять, что то, что я чувствую, – неправильно, что я запутался.

– Ты не знаешь, каково это – быть с женщиной, – сказал он. – Нет ничего приятнее отношений между мужчиной и его женой.

Я не знал, как на это ответить. Я водил указательным пальцем по узорам стеганого покрывала, по краю желто-коричневой луковицы нарцисса. Если бы я только мог усмирить собственные руки! Профессор по религиоведению, однажды заметив это мое свойство, пригласил меня в свой кабинет, чтобы научить медитации. «Положи левую руку ладонью вниз. А теперь поверни ладонью вверх. Только не проговаривай: „Повернуть левую руку“. Осознанность – самое главное». Хоть я и несильно преуспел в этой технике, я предпочитал все же занять чем-то руки, а не доводить их до нервной дрожи.

– Быть с женщиной приятно и естественно, – продолжал отец.

Неожиданно я почувствовал позыв присоединиться к матери в туалете. Нас объединяло отвращение, хоть и по разным причинам. Никто из нас не хотел знать подробности сексуальной жизни друг друга, и все же нам пришлось.

Когда мама вернулась в комнату, вытирая рот рукой, отец посадил меня на край кровати и сказал, что они придумают способ меня вылечить. Поговорят со священником, обсудят доступные методы лечения. В церковь как-то приходил приглашенный проповедник и рассказывал о возможной терапии. В общем, варианты найдутся. А я пока буду проводить выходные дома, подальше от греховного влияния колледжа, который довел меня до этого состояния.

Я сидел на краю кровати, не доставая кроссовками до пола, как ребенок. Водя пальцем по покрывалу, я смотрел на маму, которая стирала свою розовую помаду тыльной стороной ладони. Я не мог найти в себе силы рассказать родителям о том, что со мной сделал друг. Дэвид меня опередил: новость о том, что я гомосексуал, шокирует их намного больше, чем тот факт, что меня изнасиловали; или – что еще хуже – убедит, что одно неизменно сопутствует другому, что я сам виноват в произошедшем. В любом случае наша семья была опозорена.