Стежки, дороги, простор

После «капеллы святой Гертруды» был загородный дом Барлаха в сосновом лесу, жилище и мастерская, на пороге которого радушно встретил нас геноссе Фридрих Шульт, старенький верный друг великого художника, неутомимый пропагандист и хранитель его сокровищ.

Снова скульптуры — с той самой народной простотой, рожденной в страстных поисках, с той самой глубиной гуманизма — до возвышенной тишины и редкой радости в душе...

На одной из тесных площадей старого Гюстрова, в сурово-величественном готическом соборе, грубо говоря, висит на цепях... нет, не висит — парит бронзовый ангел с обличием благородной Кетэ Кольвиц. Еще одно произведение Барлаха, прекрасное свидетельство дружбы двух борцов за светлое будущее, еще одно свидетельство непобедимости настоящего искусства.

А чуть поодаль — мрачно, запыленно торчат старые бескрылые стяги с не простыми, не набожными надписями: «Мир через победу», «С богом за Отечество» и т. д.

Народ, который создал великое искусство, великую, многовековую культуру, народ, который знает, что это значит — утратить их, как он мог, как он может уничтожать культуру других народов?..

А у стен собора — гробницы герцогов да герцогинь, которые здесь, под круто-высокими сводами, «почивают в бозе» до унылости давно, до непристойности роскошно и крикливо...

Как радостно из всего этого старья, из всей аристократично-шовинистической затхлости высвечивается то солнечный лучик из-за туч, такой необходимый, близкий, такой немецкий и общечеловеческий Барлах!

Его «Парящий ангел» вернулся сюда после разгрома фашистов.

***

Еще, и еще, и еще раз открыть для себя человека и уважать его как личность, как еще одно проявление жизни в ее наивысшем выражении.

Известно уже это — и вообще и мне. Однако и повторяется это радостно, и каждый раз делается все яснее.

На днях я почувствовал что-то похожее в дождливом Шверине, когда мы выходили из музея и встретили на ступенях экскурсию — видимо, сельских школьников и их молодую учительницу. Еще одного человека, личность, еще одну интересную загадку.

Я никогда не встречался с нею, она тоже не знает о моем существовании, скорее всего, мы никогда больше не встретимся, но такая мысль, такой интерес, такое чувство уважения к человеческой личности необходимо мне, чтобы чувствовать себя совсем нормально.

***

Мы шли втроем по аллее старого потсдамского парка, в летней полуденной тени дубов и красного бука, в их душистой могучей, вековой разлатости. Миниатюрная Моника, сопровождающая нас, несла раскрытый кулек крупной рубиновой черешни, и мы время от времени на ходу угощались ею, будто пили по глотку, продлевая наслаждение.

— Какие хорошие люди бывают! — сказала наша хозяюшка. По-русски, конечно, с некоторым, почти детским старанием недавней студентки-отличницы. И рассказала, что когда она при въезде в город остановила машину и забежала в магазин, там пожилая фрау, совсем ей не знакомая, просто продавщица, к тому же еще очень занятая, потому что много покупателей, даже на склад, в подвал побежала, чтобы взять для нее вот этот больший кулек. — Какая мелочь, а как приятно, правда?..

И я еще раз — в который уже раз! — приятно вспомнил наше с Володей Колесником давнее путешествие на велосипедах по Гродненщине. Такую вот полуденную июльскую жару, привал около сельмага, в густой тени. Людей нет, в поле все, только дети да куры на песчаной улице. Лавка стоит на отшибе, под старыми липами, возле нее и в ней никого нет, только за прилавком босая, в белом платочке над загорелым личиком чернявая молодка. «Забежала только. В поле пойду. А никто сюда до вечера и не заглянет». Купили мы у нее хлеба, каких-то консервов и про себя, не для нее, вздохнули: эх, теперь молочка бы!.. И молодка побежала, оставив на нас, незнакомых прохожих, всю свою лавку, принесла нам вскоре кувшин холодного, из погреба, молока и ни за что, как мы ни упрашивали, не согласилась взять деньги. Еще и подождала, пока мы опорожнили кувшин.

«Память о доброте оживляет красоту природы». Так черкнул я вчера в блокноте, почти на ходу, для памяти, отстав на минуту от моих спутниц.

Для памяти? Разве ж такое забывается? На чужбине, вдалеке, вспоминаешь его с особым удовольствием. И мир кажется светлее.

***

Цвингер и Грюнегевельбе обрушили на голову и сердце такую пропасть произведений искусства сразу, что тут не удивительно устать и отупеть для восприятия.

Даже мадонна Рафаэля не произвела ожидаемого впечатления. Недавно прочел у Ружевича, какое восхищение этой картиной высказал Мицкевич. Из дней детства вспоминалось, что о ней писал Жуковский. Да и сам я в «Птицах и гнездах» не придумал впечатления, произведенного на меня, деревенского подростка, даже нецветной репродукцией. А позавчера удивился, что этот всемирный шедевр — не всколыхнул меня. Показался даже перегруженным. Впрочем, фигуры папы Сикста и святой Варвары давно казались мне лишними. Мадонну всегда хотелось и приходилось «вынимать» из этого окружения, просто не желая видеть никого, кроме нее.

Впрочем, многое в Дрезденской галерее надо было бы смотреть обособленно и спокойно.