Читаем Стежки, дороги, простор полностью

Хорошо это — иметь на чужбине друга, с который ты рад был встречаться дома и который теперь, в свою очередь, рад быть хозяином. Товарищи в болгарском Союзе писателей сами догадались или, может, Босев им подсказал пожалеть меня (приехал впервые, а повидал мало), дали на два дня «Волгу» с молоденьким шофером, а в дорогу со мной поехал Найден Вылчев, добрый друг нашей литературы.

В Найденовой деревне Брестовица. Его старенькая майка поехала на поминки в другое село, и мы походили по пустому, прохладному и мило запущенному домику, посмотрели на огороде, как принялась посаженная Найденом черешня, нацедили в погребе из огромной бутыли в бутылку виноградной ракии и поехали дальше.

С дядей Найдена, пока племянник куда-то отлучался, и я поговорил через забор на двух языках сразу. Что вот, видите, живем себе в деревне, и это, конечно, не София (он). Однако и в деревне оно, знаете... (я). Ну, и так далее. А рядом играл с мячиком дядькин внучек, быстрый Мишо.

В дороге перекусывали на ходу. Теплый хлеб, круглую буханку которого гостю дала через низенький забор дядина невестка, крашеные, еще пасхальные яйца, найденные в маминой кухне, какое-то вкусное, душистое зельице, сорванное в огороде, ну и ракия, которую мы по очереди (без шофера, известно) потягивали из бутылки.

Две недоспанные ночи, в Толбухине и Софии, и день этот, особенно после обеда, был тяжелым. Так некстати в таком путешествии!.. Горы, зеленые Балканы, размах долин, плевенская равнина. Город Ловеч, где мы обедали, а потом Плевен с его скобелевщиной — все это я видел не сквозь дремоту даже, а сквозь неумолимый натиск сна, который прямо-таки надвигал веки на глаза.

А все ж и в домике, где останавливался Александр II, и в парке, на горе, где в листве томно стенало невидимое множество голубей, и в «костнице» с кучами давно пробитых человеческих черепов — всюду в памяти было и то, что делал этот самый царь-освободитель и его доблестные генералы немного раньше, в 1863—1864 годах, в восставшей Белоруссии, Литве и Польше...

Вечером мы ездили со своей дачи в Тырново. Покупали на бессонном базарчике зеленый чеснок, лук и «репички» — редиску. Потом ходили вдвоем с Найденом по старым, очень крутым, и новым, тоже необычным, улицам. С улицы слушали, как наши, советские туристы пели «Катюшу» в ресторане, который круто торчит над обрывом долины, звездно красивой в пестроте огней, под шум воды в стремительной Янтре. Равнинному человеку, мне даже боязно было, что те домики — огоньки на склонах — могут попадать и полетят, как звезды...

Город, в котором сколько хочешь местных художников может спокойно прятаться среди художников приезжих, отлынивая «от задач современности», сто лет рисуя экзотику целого и особенно уголков.

Вспоминается вчерашний Ловеч. Даже не город, а мост, «единственный такой в Болгарии». На мосту по обе стороны — лавки и лавчонки. Не о таком ли мечтал Манилов? А сверх его мечты — еще парикмахерская на мосту, метра два кубатурой, однако все равно не так себе, не лишь бы какая, а «Фигаро».

Наш белый дом — в росном и душистом саду, солнечном и звонком от птичьих голосов. Вернувшись из этой цветени домой, придется еще раз начинать весну!

***

Забуксовали за Габровом на глинистом объезде, скользком после дождя. Надо выйти подтолкнуть. А потом хорошо и постоять.

Зелено-солнечное приволье. Все цветет. А надо всем, на высоком горизонте — холодная снеговая гора Мазала́т. Там где-то рядом и Шипка, куда мы едем.

...Буки и кусты на Шипке еще не распустились. Немного студено и, «на наше счастье», солнечно — окреся многое видно с этой суровой горы.

...Деревня Шипка в долине. (Приятно, что шипка — просто шиповник.) Богатая церковь, построенная по милости русского царя. Мемориальные доски с множеством имен и званий тех, кто здесь, на историческом перевале, погиб почти сто лет тому назад. И тут, как и в Плевене, вперемежку с офицерами, всюду названными поименно, «и другие» — «нижних чинов 657», «нижних чинов 118», «нижних чинов 3»...

***

Кало́фер.

Домик-музей Христо Ботева, на который мы посмотрели через забор. Закрыт. Отец национального героя был «доскал» — учитель, и домик — не бедный.

А на севере от музея, от города — гора, вершина Ботева, которая прежде, под турками, называлась Юмрук-Чал — поднятый кулак.

Своя гора... Думал ли Христо об этом, бегая здесь мальчишкой?..

***

Ка́рлово. Каракача́нская свадьба.

Утром мы видели свадебное шествие на улице Габрова. Царственно красивую невесту в белом и танцы объединенных родственников перед празднично-веселой толпой.

А тут еще больше песенно-музыкальной радости, еще более яркие костюмы. Тоже народные.

Мы остановились и «влились в толпу», потому что и Найден, оказывается, такой свадьбы никогда еще не видел. Пролезли мы и в горсовет, где посмотрели всю, очень нехитрую, церемонию.

Студент-медик и медсестра. Он едва осмелился поцеловать ее, по обряду, а она — так и совсем уже стыдливая.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман