Стежки, дороги, простор

«Душевнобольным» назвал его, еще когда мы подходили, один из колхозных руководителей. И память мою от этого слова бросило к одному литературному докладчику, который, желая оживить свою скучищу, сказал о теме молодого произведения, что произведение это — «о психах». Даже прибавил: «Вот дописались!..» Было и «гы-гы-гы». И на трибуне, и перед нею.

***

Если бы не вчерашний лес в оврагах (в полдень в центре водообеспечения, а вечером — в «Трити воденици»), мог бы и думать, что край этот, с его пшеничными зеленями, с только что посеянной «царевицей» — кукурузой с редкими полосами перелесков и рощами густого гонкого дубняка, что «золотая Добруджа» — ровная, голая, как степь.

В большущих зеленых оврагах буйно цветет черемуха. Наши хозяева весело вспомнили «Черемшину» — они пели ее в прошлом году на Кировоградчине, с которой дружит Добруджа. А про овраги свои говорят, что это «горы наизнанку».

В лесах тут много диких кабанов. Около оранжерей нас познакомили с «королем охотников». И собака у него Профессор, и сам он говорит, что кабаны здесь по двести килограммов. Может, немного и поменьше, но верится.

***

«Народно читалиште Светлина».

Учительница, которая переводила мое выступление, сидит в первом ряду и, слушая стихи Босева, смеется не менее душевно, чем ее малышня. Хорошо иметь такую учительницу.

Вечером, на ужине в сельсовете, она, Петранка Heнова, славно пела русские и особенно болгарские весна. Молодая жена агронома, сама из этого села, которое, со своей красной черепицей и садами в белом цвету, приятно смотрится через окна трехэтажной школы.

Все болгары поют, если не всегда вдохновенно, так с той же серьезностью, с тем священнодейством, которое трогало, настраивало меня на высокий лад в Индии.

И часто вспоминается та самая чернота глаз и волос, грация в танцах, восточная тягучесть в музыке и в весне, и естественная, некрикливая гордость своей извечностью, умением во всем не забывать о ней и продолжать в соединении с современным. Были в долгой неволе и они, как индийцы, еще более долгой, однако неволя не сделала их невольниками.

Когда мы перед сном расставались с Асеном, он сказал:

— Болгарии ты много не повидал, но болгар видишь.

Вчера, сдерживая жадность, думал, что за один раз, за эти десять дней все увидеть и не смог бы, как бы меня не носило по горам и долинам (почему-то именно по горам). Что-то надо повидать спокойно, вблизи. Так почему бы этим чем-то должна быть не Добруджа, а прочие Балканы и Родопы?

К тому же еще десять литературных встреч, выступлений, столько бесед, знакомств,— все это работа, ее надо делать.

И песня, песня!.. Старая н новая.

Бай Добры Коев — старый, знатный музыкант с «гайдой», которую у нас называют дудой. Молодой горячий Ко́лё с аккордеоном. Это — в колхозном доме отдыха, где веселая готика из новенького некрашеного дерева, подвал с винными бочками, столами, легкая с выдумкой роскошь комнат, холла и столовой.

Немолодая тихая официантка, сама попросившая подыграть, запела про девушку, которая из-за отца, по его вине, сидит девять лет в тюрьме. И незачем ей уже оттуда выходить, о чем она и говорит матери, когда та пришла на свидание:

«Смотри, майка, яка я стала!..»

Комсомолочка Ваня, черная, быстрая Ваньча, которая заменяла Парашкеву и не была такой строгой, запела песню другую, веселую. Голосом резким, будто крикливым, однако приятным. Муж вернулся домой и спрашивает у жены: «Почему тут валяется твой поясок? А бусы аж за кроватью? Кто у тебя был, враг или друг?..»

Почти всегда, когда мы сидим рядом, Асен переводит мне слова песен, как будто снова и снова утверждая, что народная песня держится на мудром содержании. Хотя бы вот эта, одна из песен учительницы Петранки. Муж красавец, а жена некрасивая. Ему опостылело это, да и люди смеются, и он прогнал ее к родителям. Она ушла, взяв двоих некрасивых детей, а красивых, которые в мужа, он не отдал. Однако вскоре попросил ее вернуться, потому что дети — все, и красивые и некрасивые — одинаково плакали по маме.

***

В самолете Варна — София.

Новые люди выходят к тебе из неизвестности, а потом остаются только в памяти, да и то не все и ненадолго. И отношения с ними должны быть соответствующие, во имя чести твоей родины, во имя настоящих человеческих отношений. Не обязательно брать адреса, давать свой (в прощальной суете, растроганности, хоть и искренней) — со всеми ни переписываться, ни близко дружить не сможешь. Главное — не в этом.

Это — не открытие давно известного, а просто впечатление от тех, с кем я прожил свою светлую неделю в Добрудже.

***

Деревня Арбана́си. Дача окружкома партии. Красивый белый дом, через множество окон которого сверху видна долина чудесного Тырнова.

Теперь долина в легонькой дымке солнечного утра, а вечером город в этой бездонной долине выступал тысячами огоньков на склонах, с неполным месяцем в звездном небе.