Стигал

Речь Главы администрации о том, что у сильного всегда бессильный виноват (и я ему абсолютно верю, и не верить нельзя, потому что он, как и я, постоянно жил и живет в Чечне и говорит откровенную правду). Не стесняясь, он сообщает, что в целом федеральные войска причиняют огромное зло. Ситуацию надо кардинально менять, и он будет ее менять. Все это как бальзам на мою больную душу. И когда официальная часть закончилась, я сквозь толпу все же протиснулся к Главе и попросил пару минут. Он меня узнал, а когда я поведал свою печальную историю о сыне, он задумался, явно что-то вспомнил:

– Погоди. Так я вроде слышал о нем. Такие ребята…

– Да-да, – перебивая, почти крикнул я, и чтобы не было слов в прошедшем времени, выпалил. – Он ранен. Сейчас вроде лечится в Грузии… Нельзя ли как-то помочь? Спасти.

– Нужно. Нужно спасать и возвращать этих молодых ребят к мирной жизни.

Более нам пообщаться не дали: журналисты, корреспонденты, какие-то чиновники и, может, еще такие как я желали его внимания. Меня просто оттеснили в сторону. Вокруг него плотная толпа. Крупный, крепкий он как скала возвышается над всеми. Вот он наклонил голову к микрофону, отвечая на вопрос одного корреспондента. Говорит на русском, говорит очень правильно, грамотно и как есть: о неадекватном применении военной силы, о насилии, о том, что таким образом мира не достичь, словом, что вместо силы оружия нужен диалог. Каждое его слово мне было понятно и приятно, он призывал к миру и хотел мира. Потом последовал вопрос о боевиках.

– Есть откровенные бандиты-террористы – они все известны, и с ними надо бороться, – твердо сказал он. – Но есть, и их большинство, простые ребята, которые в силу тех или иных обстоятельств ушли в лес. С ними надо работать, налаживать контакт, реабилитировать и привлекать на свою сторону.

В этот момент, явно что-то вспомнив, он поднял голову, взглядом нашел меня и уже на чеченском, обращаясь ко мне, сказал:

– Яхь йолуш кIенти бар уьш. Дала декъала бойла уьш. [2]

После этих слов он стал покидать конференц-зал. Вся толпа дружно последовала за ним. А я еще долго стоял здесь, пока и меня не попросили покинуть зал.

Как во сне, я еле-еле передвигал ноги. Я пребывал в необъяснимом состоянии. С одной стороны, меня порадовала эта кардинальная переоценка ситуации с молодыми чеченцами, в том числе и с моим сыном, а с другой, он говорил в прошедшем времени, будто моего сына уже нет в живых, а я ведь в это верить не могу. Первое желание, чтобы кто-то близкий и родной был рядом, чтобы меня утешил, разделил со мной и отвел бы от меня эту тревогу и печаль. Но кто это сделает? Есть только Шовда. Но я боюсь даже думать об этом в ее присутствии. Наоборот, я пытаюсь ее изолировать от этой мысли. Она должна спокойно готовиться к экзамену. Поэтому я не пошел к ней, а направился к нашему главку, надо было сдать отчет по работе на Кубе. И тут, у самого входа, я встретил коллегу – начальника службы безопасности нашего объединения, и он, как положено у чеченцев, сразу мне высказал соболезнование.

– Что? О чем ты? – больше я ничего не мог сказать. Ноги подкосились, одной рукой я оперся о стенку здания – горло опять перехватило, даже дышать тяжело. Коллега понял мое состояние, подхватил меня:

– Ты не знал? О, что же я наделал?!

– Воды, – еле прошептал я.

Не знаю откуда, но он довольно быстро принес мне бутылочку воды. Потом повел меня в какое-то кафе и все время пытался меня успокоить, я почти не слышу его, и вдруг, словно резануло, он сказал:

– На нас все смотрят… Ты ведь знаешь, в первую войну моего сына из дома федералы увели. До сих пор ни духу, ни слуху. Мы ведь чеченцы, терпи.

Я отчего-то сразу же вспомнил Зебу. Кажется, сумел взять себя в руки, а потом спросил:

– Ты как это узнал?

– По линии спецслужб прошла информация.

– Давно?

– Два с лишним месяца назад… Ты на Кубе был.

– А где, как?

– Точно не знаю. Но где-то в ваших краях. В бассейне речки Хулы… Там много непонятного. Хотя и все это вообще не понять.

А во мне еще надежда теплится, и я спрашиваю:

– А это точно он или?..

– Не знаю, – пытается он меня успокоить. – Разве в этом кошмаре кто-то разберется.

Никто, кроме меня, не разберется и не будет разбираться, подумал я и тут же спросил:

– Ты когда домой? – я знал, что он, как работник спецслужб, пользуется услугами спецрейсов.

– Сегодня. Вечером. И новый Глава этим рейсом полетит.

– А я могу с вами? Надо. Невмоготу.

– Тогда пора в аэропорт. Документы с собой?

Теперь проблема была с Шовдой. С одной стороны, по телефону легче соврать, мол, срочно по работе вызывают. А с другой – не повидавшись с ней… что она подумает? Но она, кажется, все поняла. По моему голосу поняла:

– Ты надолго?

– Пару дней… До экзамена вернусь.

– Хоть ты побереги себя…

Борт почти полный. Все угрюмы, задумчивы и молчаливы: знаем, куда летим. Война!.. А я устал, устал от всех скрывать слезы и, на мое счастье, прямо на взлете заснул.