Стихея

Люба не могла пошевелиться. Невидимая сила заставляла ее сидеть на месте и молчать, не сопротивляться, когда он прикасался к ней. Она не могла, она не хотела.

– Не понимаю, о чем вы, – прошептала Люба.

Но он продолжал говорить так, словно не слышал ее:

– Я испробовал все, кроме этого. – Он сильнее сжал подбородок Любы, его лицо ожесточилось – губы вытянулись в линию, глаза сощурились. – Ты сама виновата в этом, Мелисса. Только ты.

– Я не поним…

Люба не договорила. Обжигающие пальцы сомкнулись на ее шее раскаленным обручем. Кровь прихлынула к голове, глаза, казалось, вот-вот лопнут. Люба беспомощно царапала руки незнакомца, а он продолжал ее душить. Перед глазами темнело, в груди разросся огненный шар. Но скоро боль исчезла…

Бездыханное тело девушки упало на землю. Белокурые волосы разметались вокруг ее головы, словно нимб. Мужчина отступил от нее, словно сам не верил в то, что сотворил. А затем посмотрел на свои дрожащие руки и, наконец, осознал, в какого безумца превратился.

Убил, убил, убил…

Он убил ту, которую столько лет отчаянно искал.

– Что я могу от тебя скрывать? – проворчала Мари, надеясь, что тихий голос не выдаст ее блеф. – Ну, ведьма я, довольна? И судя по этой фотографии, мне лет двести. – Она развела руками и улыбнулась.

В груди колотилось сердце, и было чудом, что Айви не слышала его грохот о ребра.

Мари снова посмотрела на фотографию. На ней белокурая девушка с высокой прической смотрела в объектив камеры. На ее суровом лице не было ни намека на улыбку, руки сложены перед собой. Старинное пуританское платье было слегка великовато его хозяйке, видимо с чужого плеча. На заднем плане маячило здание психиатрической лечебницы, про которую недавно рассказывала Айви, а надпись под фото была лаконичнее некуда: «Германия. 1849 год».

И все бы ничего, но вот Мари смотрела на свою собственную фотографию и не могла найти ни одного отличия между собой двадцать первого века и девушкой из девятнадцатого.

– Скрываешь, что у тебя родственники в Германии! – всплеснула руками Айви. – Иначе ваше сходство я объяснить не могу.

Мари почесала затылок и еще раз посмотрела на фотографию, а затем решительно захлопнула книгу. Клокочущий страх в груди свернулся в тугой клубок и постепенно угас.

– Не знаю, если ты не заметила по моему отцу, с родственниками у меня беда. – Мари встала и закинула на плечо кожаную сумку.

– А мама?

Айви выровняла стопку книг и осторожно поднялась следом.

Мама… – Горло перехватило, и в глазах снова словно песчинки впились в слизистую века. – Мамы давно нет, – совладав с голосом, ответила Мари и быстро перевела тему: – Сходим в магазин? Я хочу оплатить товар, а то совестно уже.

– Да, конечно. – Айви не отвела от Мари проницательного взгляда, но решила ей подыграть. – Сейчас отнесу книги и вернусь.

Пока Мари ждала Айви, внутри нее боролись два зверя: один жаждал рассказать подруге правду, а другой велел молчать. То же самое происходило, когда Мари брала в руки травы и решала, сделать ли настой для Джорджи. Те же самые звери сходились в схватке, и каждый раз побеждал кто-то один. Вот и сейчас, когда Айви вернулась и они молча пошли в город, Мари не смогла.

«Sang et flamme» рядом. Она не могла рисковать.

– Ты не знаешь, о чем говорила Джорджи, когда сказала, что я не понимаю ее, потому что никого не теряла? – произнесла Мари, чтобы заполнить тишину.

– Знаю. – Айви пожала плечами, будто разговор шел о погоде. – Мы же раньше с ней хорошо общались.

– И?

– Джорджи ведь из Древних, а они очень ценят себе подобных.

Айви выразительно замолчала, и Мари проглотила нетерпеливый вопрос, готовый сорваться с языка. Каменные дома сменили оголенные перед зимой деревья, а их пожелтевшие листья взметались ввысь резвым ветром. Воздух наполнялся сыростью назревающего дождя, но пока что небо было чистым. Лишь вдали темнели облака.