Стихея

Ансельм зажмурился на короткое мгновение, а когда открыл глаза, снова увидел упрямый взгляд жены.

– Кто? – настойчиво повторила она.

И он тихо выдохнул:

– Ты…

Германская империя, 1849 год

Он слышал ее заливистый смех, который перемежался грудным голосом, начитывающим стихи.

– Давай не болеть, давай не бояться,
Давай будем жить и смеяться, смеяться!
Давай мы в агонии будем сгорать,
А следом от счастья вдвоем воскресать…

Можно было многое списать на дикий нрав Вилды, но последние недели превратились в настоящую круговерть безумия. Вилда пыталась выйти погулять… через балкон на втором этаже. Ансельм стащил ее с перил, а она только расхохоталась – мол, задумалась, перепутала. Нет, не перепутала. Более разумного и расчетливого человека, чем Вилда, было сложно сыскать. Она бы никогда не отнеслась к своей жизни столь опрометчиво, если бы проклятье не начало точить ее мозг.

Ансельм замечал проявление гнилостной болезни в усталом взгляде, темных кругах под глазами, беспокойном сне. Навязчивые мысли, которые он сам породил в Вилде, преследовали ее днями и ночами. От беспомощности он мог только кусать ногти. Так тошно, так обидно… В этот раз они были вместе три года, и он понадеялся, что проклятье отступило. Но нет, слова ведьмы, сказанные однажды, будут преследовать до скончания времен. А слова Стихеи – тем более. Но проблема Ансельма в том, что его времена никогда не кончатся. Он навсегда застрял в круге бесконечных страданий.

В этот раз Вилда превзошла себя. Когда Ансельм вошел в их спальню, его прошиб холодный пот. Его прекрасная жена танцевала посреди комнаты с распущенными волосами, а подол платья занялся рыжим пламенем. И уже подступался к голым ступням Вилды, но та, казалось, не чувствовала ни боли, ни страха. Зато Ансельм испытал на себе все эмоции, которые должны были терзать ее. Когда он повалил Вилду на пол, когда ладонями бил по огню, пытаясь его загасить. Затем словно очнулся и сорвал с кресла жаккардовое покрывало и набросил на ноги Вилды. А она все это время смеялась и плакала, а губы шептали коварные стихи, от которых у него сводило челюсти.

– Ну, почему, милая? Почему ты не можешь отпустить прошлое… – шептал он, покачиваясь с ней в объятиях.

– Потому что ты и есть прошлое, Ансельм. А я никогда тебя не отпущу.