Лепесток на ладони и съежился и почернелкак невидимым пламенем тронут…Он отторжен от розы, несущей живую корону,он стремится назад к материнскому лону,но отдельная краткая жизнь – вот природа его и предел.Как мне страшны цветов иссыхание, корчи и хрип,пламя судорог и опаданьелепестков, шевелящихся в желтых морщинах страданья…Словно черви, летают они над садами!К чьим губам лепесток, изогнувшись, прилип,чьей ладони коснулся он, потным дрожа завитком,лишь тому приоткроется: рядом –одиночество розы, куста одиночество, сада.Одиночество города – ужас его и блокада.Одиночество родины в неком пространстве пустом.1971«Здесь ум живой живет, но полудремлет…»
Здесь ум живой живет, но полудремлет.Здесь ящерица-мысль недвижна средь камней.Лиловый зной как бы лелеет землю –но влажной лилии мне холода пролей!Как раскаленная больничная палата,колеблем воздух, выжженный дотла.Зима была черна. Весна была чревата.Прохлада в летний день, прохлада лишь бела.Лишь белые костры кувшинок над водоюврачуют воспаленно – синий дом.Я окна затворю, глаза мои закрою, –но все вокруг костры над мыслимым прудом!Льдяную чистоту и абсолютность цветавозможно лишь болоту уберечь.Цветы в гнилой воде. В стране моей – поэты.Гниение и жар. Но смертный холод – речь.Лето 1971«Раздет романтизм до последних пустот…»
Раздет романтизм до последних пустот.Что ж дальше? и пальцы проходят свободносквозь полую вечность – не там ли, бесплотна,струится душа и время цветет?Не там ли, где запах тончайших болотпочти не присутствует в девственных чащах,где наистерильнейших помыслов нашихпочти не касается бремя забот –не там ли последний романтик умрет?..Вода зацвела, застоялась, застыла.Здесь больше не надо ни воли, ни силы,ни тайной свободы, ни прочих свобод.Здесь музыка льется и кровь мою пьет,как стебель кувшинки, связующий руки,обвившись вокруг… И нежданная, в звукезавяжется боль потому ли, что плод –в мучительной завязи нового знаньяо мире до дна оголенном, до срама,до ямы, до судороги отрицанья…1970–1971«Для неродившейся души что горше похвалы?..»