Стихи. 1964–1984

Влюбленные заключены
в полупрозрачные шары огромных виноградин,
попарно в каждой ягоде… Всеяден
их жадный рот, и руки сплетены.
Но в городе вина всего пьянее сны –
сплетенье радужных кругов, перетеканье пятен.

Сферические вечера.

В стеклярусных жилищах светотока
уснут любовники, обнявшись одиноко,
обвитые плющом от шеи до бедра…
Но в городе – во сне уснувшего Петра
змея впивается в расширенное око.

Чем зрение не виноград?

Когда змеиное раздвоенное жало
внутри зеленых ягод задрожало,
когда вовнутрь себя вернулся взгляд –
он только и застал, что город-вертоград
растоптанной любви, копыта и канала.

Лишь остовы на островах!

Их ребра красные подобны спящим лозам,
их лица, увлажненные наркозом,
их ягоды блаженные в устах
раздавлены. Текут на мусорную землю.
Но светел шар небесного стекла,
и времени прозрачная змея
влюбленных облегла кольцом небытия.

Март 1972

«Прекрасно буршества пригубленное пиво…»

Прекрасно буршества пригубленное пиво,
и хмель глубок, и густо-зелен сон…
Вот искушенье памяти – вкушен
бессмертия напиток торопливый
в ином рождении, где бродит по стране
философ странствующий, где вино в броженьи –
но мысль уже пьяна до головокруженья,
и предвкушенье выпивки вдвойне
пьяней вина. И жизни предвкушенье
прекрасней жизни. Глянцевые сливы
глубоких синих слез, упавшие в траву,
лежат нетронуты, но внутренне счастливы –
их солнцем-веществом навеки проживу!
И в памяти – как будто наяву
их не было (плоды воображенья) –
года студенчества дрожат, и цельны, и полны
своей иссиня черной тишины
и сока невкушенного забвенья.

Март 1972

Вопрос к Тютчеву

Вопрос к Тютчеву

Я Тютчева спрошу, в какое море гонит
обломки льда советский календарь,
и если время – Божья тварь,
то почему слезы хрустальной не проронит?
И почему от страха и стыда
темнеет большеглазая вода,
тускнеют очи на иконе?
Пред миром неживым в растерянности, в смуте,
в духовном омуте, как рыба безголос,
ты – взгляд ослепшего от слез,
с тяжелым блеском, тяжелее ртути…
Я Тютчева спрошу, но мысленно, тайком –
каким сказать небесным языком
об умирающей минуте?

Мы время отпоем, и высохшее тельце

накроем бережно нежнейшей пеленой…
Родства к истории родной
не отрекайся, милый, не надейся,
что бред веков и тусклый плен минут
тебя минует, – веришь ли, вернут
добро исконному владельцу.

И полчища теней из прожитого всуе

заполнят улицы и комнаты битком…
И – Чем дышать? – у Тютчева спрошу я –
и сожалеть о ком?

Ноябрь 1970

«Во дни поминовения минут…»