налей-ка сразу по второй!
Налей, пока не видит ротный
твоих ошеломленных глаз,
пока позыв из тела рвотный
не изрыгнул боезапас
косноязычных междометий.
Пока не тянется рука
к обоймам канувших столетий,
походной кружкой занята.
Твоя любовь, как запах розы,
что рисовал вчера мороз.
Мираж, мираж, пустые грезы.
И после третьей ты тверез.
И обложили командиры,
признали, черти - дезертир!
Всего-то - вышел из квартиры,
где просидел штаны до дыр.
30 июля
Веди меня через границу,
старик в ушанке до ушей.
Твои смешные рукавицы...
они судьбы моей смешней.
На перевале перекурим:
дай еще раз взглянуть назад
на целину былинной дури,
где я всю жизнь был жизни рад.
Но как же можно, как же можно? -
всегда свербит один вопрос.
Да, можно, если осторожно, -
но князь острожный крутит нос.
Он приаттачивает цели,
пеньковый галстук тонко шьет.
в самое сердце, сука, целит
и уж наверно метко бьет.
Но ждать его нам нет причины
и до кончины проклинать.
Как много под ногами глины,
нам всю и не перемешать!
Стряхнем остатки, счистим щепкой, -
и стали легки сапоги.
Лишь целина висит прищепкой
и студит раны изнутри.
Веди меня через границу,
через границы и миры,
седой старик из небылицы,
из выдуманной мной страны.
Твои смешные рукавицы,
моя веселая судьба...
Нам все равно с тобой ни спиться,
ни спеться, так веди меня.
3 авг.
Как ты сподобился родиться
больным средь праведных людей?
Да, эта дряблая водица
не держит поступи ничьей...
и кто из нас ступает в воду?
кто столь безумен, что идет?
не видя брода, через годы,
не превращая воду в лед.
Какое счастье так родиться!
Больным. И лекаря привлечь
своим дыханьем и умыться
прикосновеньем легким плеч
к волшебной дымке неземного,
что тает быстро, но опять,
не видя выхода иного,
полет свой обращает вспять.
И ты блаженствуешь под негой
необъяснимо нежных рук.
Где-то меж Лебедем и Вегой
летишь, летишь который круг.
И утопая до макушки
среди холодных, серых вод,
ты слышишь, как поют лягушки,
ты видишь эльфов хоровод.
В нелепых снах многоголосья
одной утоптанной межи,
ты обрезаешь вдруг колосья
нетронутой, янтарной ржи,
что никому была не нужна,
росла по краешку дичком.
И задыхаешься простуженно,
неся богатство в милый дом.
13 авг.
Читая Ж.П.Сартра Дороги свободы.
Марсель надумала снестись.
Как неожиданно, как тускло!
И где теперь оно, искусство?
Повержено, побила жизнь?
Марсель надумала снестись.
В центре Парижа, не в Лионе,
не в обывательском притоне,
где по коврам блуждает мысль.
Марсель надумала снестись.
Еще чуть-чуть и буду дома.
Асфальт крадется вдоль роддома,
я уношусь местами ввысь.
Марсель надумала снестись.
Тут рядом, за стеной из глины,
за кладкой старины былинной
вот-вот начнется чья-то жизнь.
Марсель надумала снестись, -
я повторяю слово в слово,
и нет в нем ничего худого...
И нет хорошего, окстись!
Марсель надумала снестись.
И слава Богу! Ее право!
И я желаю, чуть лукаво,
удачи с легкостью снестись.
14 авг.
Хочу читать тебя, как древний манускрипт,
как книгу от седеющих пророков.
Я оболдуй, судьба ко мне жестока,
но я готов припасть к истокам книг.
Мой разум шепчет - Ты силен казаться,
чем хочешь оказаться перед ней.
Наверное. Я вынужден признаться,
что я никто в прилежности своей.
И все - то солепсизм, то - чья-то воля,
судьбы мозоли, химий глюконат,
А я хочу читать, читать до боли,
твой откровенный о любви трактат.
Я так боюсь, что среди всех реликвий,
религий, и людских молитв,
отечество пропустит невеликий
любви твоей бесценный манускрипт.
15 авг.
Души метались в облаках свободной мысли.
Души стеснялись и клялись уже отчизне.
Припасть готовы были к всякому порогу,
лишь бы не быть одни, подобно Богу.
Но в душах зрело неизвестное и грело.
Была надежда, ждать она умела.
И было тело - емкость ожиданья,
умело время обращать в страданья.
А от души когда, куда как лучше!
И душ учуяв, обмирали души.
Вот две души застыли в изумленьи
от единений и умиротворенья.
Но в двух сердцах явленья - половина.
Из двух картин - не полная картина.
А третье все носилось между ними,
как блудный сын, свое забывший имя.
18 авг.
Какое взвинченное изреченье:
виолончели приключенье!
Была б она, виолончель,
столь говорлива, как ручей!
А впрочем, жива и речиста
под кистью виолончелиста.
Ах, этот виолончелист!
Снимают шляпы Брамс и Лист,
но Вагнер нервною рукой
в контратаку шлет гобой.
Гремит баталия не в шутку,
но Моцарт, взяв пастушью дудку,
жестоко прекращает спор.
Оркестр смолк, а следом - хор.
Второй семестр. Крохобор...
22 авг.
Сравни Хайяо Миядзаки
и свой пылающий... ням-ням.
Что не скажу - все будут враки.
Но сердце верит не словам,
не рикошетам отражений.
Я не Пророк, чтобы читать
по буковкам Коран, при этом
кому подвластна Благодать?
Пророкам, узникам в темницах,
поверженным во тьму и свет?
Ужели в мире есть границы
тому, чему границы нет?
22 авг.
Двадцать семь минут назад.
Как давно! И как недавно.
Можно полный звукоряд
проиграть неоднократно.
Можно песню сочинить,
не забыв и о припеве,
можно вдоль обрыва плыть,
беспредельно на пределе.
Можно выкопать окоп,
можно бункер обустроить,
чтоб комфортней, легче чтоб
башни возводить и строить
за редутами редут...
башни гномы стерегут,
не прорвешься среди башен,
гномов гомон чуден, страшен...
Впрочем, как и сам редут.
Двадцать семь назад минут.