Стихи и эссе

И если наше пространство, наше мировое пространство не приобрело временной координаты, то в нём, во всяком случае, появилась глубина. И уж в эту глубину мы погрузились с головой. Хотя миру по-прежнему было всего девять лет, на него накатывали головокружения, хватало в нём и аскезы, и невнятных сновидений.

Когда же мне исполнилось десять лет, миру стало неожиданно десять миллионов миллиардов лет. Как так вышло и в какой момент это случилось – не знаю. Возможно, тем вечером, когда я в первый раз посмотрела в телескоп. Но было бы, пожалуй, слишком большим упрощением, да и слишком большим приукрашиванием, считать, что время может войти в чью-то жизнь таким образом. А впрочем, кто знает. И как определить, что время вошло в твою жизнь? Как это можно почувствовать? Во всяком случае, это не было связано с тем, что я неожиданно ощутила, что мне десять лет. Потому что, когда мне было десять, я вообще не ощущала того, что мне десять. Примерно так, как сейчас, когда мне тридцать пять, я редко ощущаю, что мне тридцать пять, зато я время от времени неожиданно замечаю, что веду себя так, как будто мне было десять и осталось десять, и я сама осталась такой же по-детски любопытно-наивно-несуразной и смешливой. В общем, тогда я этого не ощущала. Мои ощущения соответствовали не столько 10-летнему, или младшему, сколько старшему возрасту: как будто вдруг моё тело неожиданно, изо дня в день начинало заниматься тем, на что я не имела ни малейшего влияния, как будто у меня было 20-летнее, 25-летнее, даже 35-летнее тело, которое заставляло меня выполнять новые, чуждые мне движения, я даже заставила некоторые свои клетки посмотреть друг на друга со взрослой определённостью, знанием, уверенностью и пониманием трагичности происходящего.

Короче говоря, мои клетки были словно разделены на два лагеря, как будто меня и моё пространство рассекла невидимая преграда, и клетки по одну сторону могли рассматривать клетки по другую сторону. Могли вступать друг с другом в борьбу, и возникало давление и противодавление. Осмос был необходим, и он действительно возникал.

Как борьба между анонимным телом и официальной личностью (между телом в пространстве, в природе и личностью во времени, в определённой культуре).

Как обмен между пространством, которое постепенно превратилось в тюрьму, и временем, которое постепенно могло превратиться в свободу.

То, что до этого было вполне нейтральным сосуществованием, неожиданно преобразилось в насыщенную гармонию.

ГАРМОНИЯ: между одновременным пленом и свободой. Впервые я её пережила 4 мая 1945 года, когда мне было десять лет и я услышала диктора, сообщавшего о завершении мировой войны или, точнее, об освобождении Дании. У меня забилось сердце, и одновременно я размякла. Впрочем, «размякла» – сказано слишком сильно. Или слишком рано. Скорее всего, произошло вот что: сердце забилось, а остальные части тела немедленно мобилизовались, чтобы привести сердце и прочее тело в соответствие друг с другом. Как будто сердце в один прыжок было притянуто миром и свободе немедленно напомнили о её месте, которое, без всяких сомнений, было в том же мире, но в качестве пленника. Так что теперь самое время сказать, что я размякла. В плену всегда размякаешь. Размякаешь настолько, что при известной хитрости можно повернуть это так, будто ты размяк от свободы. Это ощущение размякания обычно любят прикрывать излишне возвышенными и патетическими порывами. А потом начинаешь размякать от патетических порывов. И так далее. В плен вечно попадаешь тогда, когда ты свободен.