Стихи и эссе

Эта форма лукавого отречения, к которой прибегают всякий раз, когда последующая работа из чего-то само собой разумеющегося должна претвориться в призвание, даётся лишь тому, кто решил всеми средствами бороться с богами за право определять мир.

Смотри: над тобой – ненасытных желаний
Путь! Бездонная пасть, и – Ничто, твой приют!
Узри их! Ступай! Вот он – меч Херувима
Пылающий, как и Эдема стена!

Унынием пьян, призови свою Гордость,

На помощь Мечту призови. И восстань,
Побори Всемогущество! Верь: Пред тобой
Лучатся в сиянии рощи Фисона*[56].

4. О дремлющих силах

Что Эвальд теперь сознает свои способности.

Что он, когда уходит Солнце, может вообразить угаснувшие лучи.

Что он в этих воображаемых лучах может смотреть в пруд как в зеркало и – заметим – не сбежать при виде собственной жалкой фигуры.

Что он может задаться вопросом, возможно ли одновременно принять мир и преобразить его.

Во всяком случае, понимает ту цену, которую придётся заплатить за положительный ответ. Иными словами, та божественная сила, с которой Эвальд ведёт разговор, и есть та сила, которую он создал в своих снах, но одновременно и та сила, которая не явилась бы ему во сне, если бы она уже не существовала, как та действительность, частью которой является его сон.

«Ода к душе» Эвальда – одновременно и воспевание, и заклинание. Одновременно и пропасть, и мост между действительностью как она есть постольку, поскольку мы люди, – жестокой и чудесной, и действительностью, как она есть вопреки тому, что мы люди, – милостивой и непознаваемой. В тоне Эвальда слышится курьёзная забота, когда он пишет об орлёнке, внушающем жалость: можно подумать, что он в самом деле верит в падшую душу, хотя он явно говорит обратное.

Как птенчик, в котором ещё дремлют силы,
Пытаясь расправить, но тщетно, свои

Неокрепшие крылья, к заботливой матери
Хочет вернуть своё тело в гнездо,

Вот так же и ты, и трепещешь и скачешь

Над этой холодной землёй неустанно,
Но падшей душе никогда не подняться
К началам начал просветлённым своим![57]

5. О Владыке дня

Солнце – «Владыка дня».

«Тот, кто возжёг Херувима горящие мысли», – это Владыка дня.

«Дух, под чьими крылами ты ранее ожил, тебя самого в удивленьи заставший» – это Владыка дня.

«Огнь молнии», «Зрак судии», «Дух света» – это Владыка дня.

«Блаженный луч Голгофы».

Что свидетельствует о том, что здесь господствует христианская идеология.

Что опять же свидетельствует о том, что эта идеология маскирует те силы, которым Эвальд противоборствует.

Поскольку он человек, принадлежащий определённому обществу, где христианство переплелось с разговорным языком, оперировать которым приходится и ему. Ему приходится говорить, что христианство истинно, чтобы получить хоть какую-то возможность сказать, что оно ложно.

Всё стихотворение есть приближение к истине, которое не приближает истину, но меняет языковой баланс между истинным и ложным до их неразличимости.

Как и – когда едва покрыты пухом
Орлята, клёкот матери не слыша,
Карабкаются на края гнезда,

Срываются, и вот в холодной тени

Средь муравьёв они ползут и, помня

Себя орлами и былую высь,
Своим подобно благородным братьям,
Высматривают луч Твой, дня Владыка![58]

6. О том, чтобы очнуться от гордой мечты

Человек мечтает летать.

Преображать. Знать, как должна вести себя душа, если она хочет научить тело преступать социальные нормы.

Всё стихотворение в своей динамике – это процесс мечтания. Слова перемещают тело.

И возникает удивительное ощущение: одновременно с тем, как пишущий/читающий восстаёт, поднимается также бунт против бунта. Одновременно с публичным покаянием, слово за словом, пока душа опускается до единения с изначальным прахом и глиной, в которую Господь вдохнул жизнь, – одновременно с этим возникает язык, являющийся слепком души, самодостаточный и естественный как дыхание.