Стихи и эссе

Выбирать тщательно означает не только выбор между всеми разномастными словами. Выбрать можно и первое попавшееся слово, но сделать его необходимым. Сделать слово необходимым означает связать или сплавить вместе слово и явление. И не то чтобы это отменяло случайность – даже и после выбора слово остаётся столь же случайным, как и до него. Но во всей своей случайности оно вместе с явлением возводится в состояние тайны, в котором внутренний и внешний миры сосуществуют, как будто они никогда не были отделены друг от друга.

Если с первых же остановок путь твой пролегает через это состояние тайны, то стихи начинают принимать форму, ландшафт расширяется, и пейзаж за окном сам собой становится неотделимым от слова и явления. Там, где не было ничего, теперь появляется нечто; и притом нечто такое, что помогает двигаться дальше, поскольку все разбросанные по ландшафту форпосты начинают откликаться, все крошечные анклавы сгустков языковых ощущений, выступающие теперь как элементы реальности, – всё это вплетено в состояние тайны, всё откликается и наглядно демонстрирует не только, как следует писать, но прежде всего, что и почему можно писать, о чём всё время имело смысл писать, хотя по пути ты и полагал или, пожалуй, надеялся, что речь шла совсем об ином.

Многие поэты в своё время пытались описать эти неуловимые вещи, и их почти всегда преследует мысль, в сухом остатке сводящаяся к ощущению того, что неожиданно слова берут верх, или стихи пишут сами себя, или чего-то сходного.

Во всяком случае, давно нет нужды сидеть, сосредоточившись на слове «облака» или на самих облаках в небе за окном, раздумывая о том, поместить их в стихи или нет. Вопрос давно решён.

Точно так же решено, что неважно, будет ли слово «облака» в стихах или нет, пусть даже речь и в самом деле идёт об облаках. Ибо в тот самый момент, когда слова берут верх – именно стихотворные образы, сравнения, отношения начинают определять, следует ли слово произнести или обойти молчанием, поскольку речь идёт именно об этом слове.

Да, в этот радостный момент, в который приняты все решения, и то, что стихи пишут сами себя, решает, что то, о чём идёт речь, есть нечто, о чём ты и не думал писать, нечто, давно забытое, нечто неназванное, нечто, скрывавшееся в стихе до этого момента, чтобы наконец выманить у сознания что-то важное – войну, мир, счастье, смерть и так далее, – всё вместе указывающее на то, что у всех больших слов есть свои недоступные состояния тайны, как, например, у войны, когда ты уже за много лет, пока не начал писать эти стихи, свыкся с мыслью, что писать о ней невозможно, во всяком случае в стихе.

Если я решила поговорить об этом состоянии тайны исходя из поэтической практики, то вовсе не затем, чтобы сказать, будто оно является чем-то специфическим для поэзии.

Поэзия – это лишь одна из форм человеческого познания, и все их рассекает одна и та же грань, идёт ли речь о философии, математике или естественных науках.

Грань между тем, что полагает, что человек со своим языком находится вне мира, и тем, что видит, что человек и язык являются частью мира; и потому становится необходимым понять: посредством того, что человек выражает себя, выражает себя и мир.

Мы слышим, наверное, ежедневно, что то, как живут и дышат джунгли, является выражением состояния всей планеты. Но почему тогда точно так же не должно стать выражением состояния планеты то, как мы, люди, живём и дышим и выражаем себя, например, говоря о состоянии джунглей.

Нам следует знать, что нельзя выйти за определённый предел. Мы можем делать вид, что выйти можно. Но само то, что мы можем делать вид, и есть в свою очередь часть того, что за определённый предел нельзя выйти. Мы не можем познавать вне познания.

Вести войны, в том числе идеологические, можно лишь потому, что люди полагают, что можно выйти за предел, отграничив некую действительность.

Иной раз мне хочется прогноза – не погоды, а людских движений: движений разума, заставляющих нас рушить стены; голода, заставляющего нас странствовать по пескам пустыни подобно сбросившим листву деревьям; роя белых воротничков, заставляющего нас, подобно мириадам насекомых, давиться на бирже, – не понимаю, почему вершины познания не принесли мне прогноза погоды, объясняющего все эти людские циклоны и антициклоны как часть мгновенного состояния планеты.

Тем более что я знаю и от метеорологов, и от прочих учёных, с которыми мне доводилось встречаться, что состояние тайны им известно. Они, возможно, и не скажут, что неожиданно слова берут верх, но они скажут, что неожиданно проблема решается сама собой; они не скажут, что стихи пишут сами себя, о нет, они скажут, что вещи говорят сами за себя.

Они корпят годами, добиваясь того, чтобы сознание и зрение слились воедино, они без устали бродят по разным университетским паркам, пока мир неожиданно не впишется в них и не исчезнет различие между человеком и миром, чтобы мир смог написать сам себя в людском сознании.