•••Переполошенные голуби повсюдуи страх за стихотворение,которое испуганновспархивает в воздухот легчайшегодвижения.Бросаю хлебные крошки,чтобы слова вели себятише.Скороостаётся только звук стучащихклювовв погоне за мельчайшейкрошкойсмысла,бессвязныйи безжалостный.Вскоре тольколегитимноепринуждение к миру.••Затем свет внезапноврывается внутрьи кричитво рту сам по себе,когда мы рождаемся.Однако более бессмысленнои красиво,чем к послеобразупечали,прислушиваются глазак свету,что бел и текуч,как молоко.И пока мы пьём,мы слышим жажду,которая утоляется.•••••Выхожу на террасу,когда сумерки открывают свои шлюзыи всё скользит в согласиис самим собой.И то, о чём ты спрашивал,о ткани паука,и о дожде, что мыл водную гладь,и, кажется,но точно не знаю,можно ли помнить росу.Росу, которая летомтак мягко вспушила паутину,как может только чудо;учила тому, что́ есть труд,что он есть то, что он есть,как слово dug,роса же бо в зеркале —божий образ, gud.••••Всё оставлено,что я продумала,и преданомируопять.Этот домскорлупа,хрупкий поцелуйбез удивления.Отзвучал,как шёпот,сквозь множестволистьев,где-то в другом месте,на дереве,на которое смотрит кто-то другойиздали,может быть, из автобусана остановке.•А так-то всё зима и летои снова зима,проведённая в компаниис чем-то таким простым,как совершенновнемирныйплод граната,который ничегоне говорит.И пока ты спишьи картографируешьцелые континентывдоль береговсна-реки,я достаю гранат изфиолетовой бумагии разрезаю егона две половинки.Он похож наиной вид мозга,не такой, как у нас.Кто знает,знает ли гранатсам в себе,что он называетсякак-то иначе.Кто знаетможет, я саманазываюськак-то иначе,чем сама самой.Я мыслю,и, значит, я частьлабиринта.Слова утешенияи надежда на выход.Есть ведь только рекаи два её высоких берега.На одномрассказ, идиллияи бурная надеждана разъяснениеи развязку.На другомлишь одно-единственное разъяснение,которое расширяетсяи расширяетсяи расширяетсявнутрьсамого себя[38].III