Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

Княгиня Евгения довольно скоро умерла, оставив мужу сына и дочь. Маленький Петр очень страдал, ушел в себя, стал всех дичиться… Кто мог провидеть в угрюмом необщительном ребенке будущего виртуоза слова, тонкого стилиста-прозаика, блистательного мемуариста, критика, чье остроумие впоследствии поставило его на одну доску с Пушкиным, Жуковским и другими признанными мастерами слова. Отец считал сына легкомысленным и ветреным и, чтобы дать ему хорошее образование при строгой дисциплине, определил сына учиться в Петербургский иезуитский пансион. Перед этим князь продиктовал сыну «обвинительный акт», в котором с сердечной болью подробно перечислил его недостатки: «Вы не лишены ни ума, ни известного развития, но ветреность вашего характера делает то, что вы отвлекаетесь всем, что вас окружает, сколь бы ни было это незначительным и ничтожным. Леность вашего ума, эта вторая причина вашего невежества, заставляет вас скучать и испытывать отвращение к изучаемым вами предметам в тот момент, когда они требуют особого внимания и прилежания. Пустота и бессодержательность вашего времяпрепровождения после классов – третья причина вашего невежества: или вы повсюду слоняетесь, как дурачок, или вы занимаетесь такими пустяками, как пускание змея, или другими детскими игрушками. Даже если вы и берете книгу, то это лишь от скуки и от нечего делать. Старые газеты или серьезное сочинение – это для вас безразлично, вы читаете все, что первым попадается под руки». Старший Вяземский точно подметил черты разбросанности в характере сына, отсутствие усидчивости и внутренней умственной дисциплины. Однако во всем остальном он ошибся.

Петр Андреевич Вяземский принадлежал к той общественной прослойке, которая считала себя солью русской земли и с гордой уверенностью смотрела в будущее.

Знатный и просвещенный дворянин, носитель передовых настроений и мыслей, одаренный художественным вкусом критик и передовой журналист, друг Пушкина и ревностный сотрудник «Московского Телеграфа», князь привлекал непринужденностью и той увлеченностью, с которой он мог говорить на любую тему. Импонировала и его необыкновенная уверенность в себе, уверенность красавца-мужчины, который может покорить самое неприступное женское сердце. Известный мемуарист Ф. Ф. Вигель, например, остроумно заметил, что с молодыми друзьями в московском обществе князь был «русским гулякой», с мужчинами «холоден, как англичанин» и только «с одними женщинами» «жив и любезен, как француз прежних времен».

Об отменно светских манерах князя ходили легенды. Одна из самых тонных дам, приятельница Пушкина графиня Д. Фикельмон, во впечатлении о первой встрече с Вяземским сразу отметила: «Познакомилась с князем Вяземским – он поэт, светский человек, волокита (homme à bonnes fortunes), некрасивый, остроумный и любезный». Вяземский характеризовался ею как «ум оригинальный, принадлежащий к лучшему литературному кругу двадцатых и тридцатых годов» И снова: «Князь Вяземский, которого я теперь часто вижу, очень любезен; он говорит умно, приятно и легко, но он так некрасив». С Пушкиным Вяземский вел постоянную оживленную переписку, обсуждая, в частности, редакционную политику «Телеграфа», самого популярного журнал того времени, пропагандировавшего романтическое направление. Сохранилось большое – семьдесят четыре! – количество писем Пушкина к князю.

Пушкин написал его стихотворный портрет: «Судьба свои дары явить желала в нем, //В счастливом баловне соединив ошибкой //Богатство, знатный род с возвышенным умом// И простодушие с язвительной улыбкой.

Жена Петра Андреевича Вера, урожденная княжна Гагарина, старше на его два года, всю жизнь обеспечивала комфорт и уход за мужем. Она понимала сущность характера мужчины – преимущественно биологическую, – допускала супружеские измены, не принимала всерьёз его легкомысленные, меняющиеся любовные увлечения, а он был ей душевно предан и находил в ее обществе непреходящую приятность:

О милая подруга!
Укроемся со мной.
Простясь с блестящим светом,
Приди с своим поэтом,
Приди под кров родной,
Под кров уединенный,
Счастливый и простой,
Где счастье неизменно
И дружбой крыл лишенно
Нас угостит с тобой!

Его отношение к женщинам было весьма своеобразным. В письме к Долли Фикельмон он декларировал его так: «… Мое сердце не похоже на те узкие тропинки, где есть место только для одной. Это широкое, прекрасное шоссе, по которому несколько особ могут идти бок о бок, не толкая друг друга. …Однако, – у моего сердца, как оно ни похоже на шоссе, есть узкий тротуар, нечто вроде священной дороги, которая предназначена только для избранных, в то время как невежественная чернь идет и толпится на большой дороге. …Можно быть одновременно влюбленным в четырех особ, быть постоянным в своем непостоянстве, верным в своих неверностях и незыблемым в постоянных изменениях».