Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

Вяземский написал свой литературный портрет, в котором непосредственно и живо изобразил себя: «У меня маленькие и серые глаза, вздернутый нос (я, право, не знаю хорошенько, какого цвета; так как в этом презренном мире все следует за модой, то я сказал бы, что мой нос слегка розовый). Как бы в вознаграждение за маленький размер этих двух частей моего лица мой рот, щеки и уши очень велики. Что касается до остального тела, то я – ни Эзоп, ни Аполлон Бельведерский! У меня чувствительное сердце, и я благодарю за это Всевышнего! Потому что, мне кажется, лишь благодаря ему я совершенно счастлив, и лишь одна чувствительность, или по крайней мере она, – одно из главных свойств, отличающих нас от зверей. У меня воображение горячее, быстро воспламеняющееся, восторженное, никогда не остающееся спокойным. Я очень люблю изучение некоторых предметов, в особенности поэзии. Я не стараюсь отгадать, подлинное ли я дитя муз или только выкидыш, – как бы то ни было, я сочиняю стихи. Я не глуп – но мой ум часто очень забавен. Иногда я хочу сойти за философа, но лишь подумаю, что эта философия не увеличит моего счастья, – скорее наоборот, – я посылаю ее к черту».

Такому человеку, незаурядному и непостоянному, представляющему отдельное явление в истории русской критической мысли и литературы, Екатерина посвятила стихотворение «Князю П. А. Вяземскому». А он ответил ей своей «Святочной шуткой». Возник своеобразный диалог, что становится ясно из первых строк стихотворений, написанных в форме вопроса и ответа. Оба довольно больших послания характеризуются юмористическим настроением. Они схожи по смыслу: если поэт видит нечто «чертовское» в женщинах, то Екатерина обнаруживает «чертовщину» в мужчинах. Стихотворения отсылают читателя к непринужденной светской полушутливой беседе, где собеседники блистают остроумием. Этот стихотворный диалог сблизил князя и красавицу еще больше.

П. А. Вяземский. Художник К. Я. Рейхель

Появление Тимашевой в Москве – время после декабрьского восстания 1825 года. Удар 14 декабря отозвался на всю Россию: все сжались и присмирели. «Первые годы, последовавшие за 1825-м, – писал Герцен, – были ужасны… Людьми овладело глубокое отчаяние и всеобщее уныние. Высшее общество с подлым и низким рвением спешило отречься от всех человеческих чувств, от всех гуманных мыслей». Гончаров об этом же времени говорил: «…тогдашние либералы, вследствие крутых мер правительства, приникли, притихли, быстро превратились в ультраконсерваторов…»

Но притихли и присмирели не все. Общественное мнение было сильно взбудоражено расправой над декабристами. Большинство восставших принадлежало к аристократической элите – haute nobless. Общество резко разделилось на осуждающих бунтовщиков и им сочувствующих. В то же время произошло включение декабристов «в прочные внеполитические связи», прежде всего родственные. Так, граф Захар Чернышев имел родных теток – бывших фрейлин двора – Е. И. Вадковскую и А. И. Плещееву, чьи сыновья тоже были декабристами. Шесть сестер Захара вступили в брак с представителями аристократических фамилий и создавали в своих семьях сочувственный настрой к брату. Сестра Александра, жена одного из главных идеологов декабристов, Никиты Муравьева, последовала за любимым мужем в Сибирь.

Александр Иванович Чернышев, дипломат и разведчик, человек во всех отношениях выдающийся, впоследствии военный министр, проявил себя самым безжалостным и строгим судьей над декабристами. Как член следственного комитета он, имевший виды на огромный чернышёвский майорат, без всяких оснований упорно добивался вынесения единственному наследнику графу Захару смертного приговора. Навязываясь декабристу в родственники, генерал встретил появление его на судилище громким возгласом: «Как, кузен, и вы тоже виновны?» Остроумный Захар Григорьевич ответил: «Виновен – может быть, кузен – никогда». Тем не менее Александр Чернышев ходатайствовал о передаче ему майората, принадлежавшего подвергшемуся ссылке графу Захару Чернышеву.

Ходатайство не было уважено императором Николаем, однако слухи об этом широко разошлись. Один пожилой и желчный вельможа съязвил: «Вы, говорят, любитель майоратов? Не желаете ли и мой наследственный – подагру?» В день коронации император Николай I возвел Александра Чернышева в графское достоинство. Тот как-то явился в общество и был представлен как граф Чернышев. «Я знаю только одного графа Чернышева – он теперь в ссылке», – пренебрежительно молвила известная гранд-дама.

А. И. Чернышев. Художник Дж. Доу