Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

Известный юрист и литератор А. Ф. Кони был убежден: единственного «…такого стихотворения было бы достаточно в Западной Европе, чтобы отвести автору почетное место в истории литературы». Однако цензура не допустила этот текст к печати, невзирая на его консервативную в целом направленность и пронизывающий его историософский скепсис – по тем временам возмутительный для прогрессивной общественности.

Кроме литературных штормов разразилась и буря семейная.

42-х летняя Каролина как-то отчетливо ощутила, что ей осталось не много лет женской жизни, которыми надобно пользоваться… «Она пустилась на юношеские вечеринки и там плясала до упаду, развертывая перед неопытными юношами свои стареющие прелести. Она и у себя устраивала вечера с разными представлениями, в которых, разумеется, играла главную роль. Так, в одной шараде она явилась Клеопатрою и, сидя в какой-то ванне, своим завывающим голосом декламировала стихи. …Чтобы несколько прикрыть свои светские выезды и проделки, она прикомандировала к себе племянницу», Евгению Танненберг (1821–1899), проживавшую у Павловых на правах бедной родственницы. «Это была особа недурная собой, весьма неглупая и чрезвычайно бойкая, даже чересчур бойкая и предприимчивая. Якобы для встречи с ней в дом являлись разные молодые люди. Одного из них, высокого, довольно красивого мужчину, который где-то служил в мелком чине, я не раз встречал у них за обедом, и Каролина Карловна нашептывала мне, что она приглашает его для племянницы, которую желает выдать за него замуж. Оказалось, однако, совсем другое», – описывал ситуацию в семействе Павловых Б. Чичерин и продолжал: «Нельзя было сделать большую неприятность, как оказавши этой молодой девице больше внимания, нежели самой тетке. Этим и занимались друзья дома. Однажды, приехав к Павловым на именинный завтрак, я увидел Грановского в самом одушевленном разговоре с племянницей. Через несколько минут он ко мне подошел и шепнул на ухо: “Если вы хотите разбесить Каролину Карловну, ступайте полюбезничать с Евгенией Александровной. Я только что в этом упражнялся; теперь ваша очередь”. Однако племянница не довольствовалась любезностями друзей; она принялась за мужа, и Николай Филиппович, всегда слабый, поддался соблазну». По-видимому, он поддавался соблазну не один раз, поскольку на свет появилось трое детей. Это вышло наружу, и тогда разразилась буря. Каролина Карловна пришла в неописанную ярость от неверности мужа. Ее бешенство, ощущение личного оскорбления невозможно передать.

Разразившийся скандал долгое время служил темой светских сплетен. При этом общественное мнение склонялось больше на сторону Павлова: его слабость и его податливость страстям были слишком хорошо известны. Все это извинялось ему во имя других, лучших сторон его недюжинной природы.

Как любое сильное движение души, обида и ревность вызвали к жизни стихи Каролины. В 1851 году она создала саркастический стихотворный портрет мужа:

Сперва он думал, что и он поэт,
И драму написал “Марина Мнишек”
И повести; но скоро понял свет
И бросил чувств и дум пустых излишек.
Был юноша он самых зрелых лет,
И, признавая власть своих страстишек,
Им уступал, хоть чувствовал всегда
Боль головы потом или желудка;
Но, человек исполненный рассудка,
Был, впрочем, он сын века хоть куда…
С премудростью он излагал жене
Значение семейного начала,
Весь долг ее он сознавал вполне,
Но сам меж тем стеснялся браком мало.

Когда же по просьбе Каролины провели ревизию её состояния и имущества, выяснилось, что Николай Павлов оставил её практически нищей: всё движимое и недвижимое имущество было заложено и перезаложено. Ввиду полного разорения профессор Яниш обратился с жалобой к московскому генерал-губернатору А. А. Закревскому на зятя на то, что тот своей карточной игрой и беспорядочной жизнью промотал состояние его дочери. Обвинения были жестоки и категоричны и повлекли серьезные последствия. Градоначальник поторопился свести личные счеты с писателем за злые стишки, в которых тот обличал его самодурство и произвол. В них Павлов с тонкой иронией спрашивал Закревского: