Весной 1854 года все сильнее разгоралась война, ныне известная под названием Крымской, и Каролина Павлова откликнулась на оборону Севастополя назидательно-патриотическим стихотворением с явным славянофильским оттенком: «Разговор в Кремле». Произведение, где в беседе Англичанина, Француза и Русского подчеркивалось преимущество православия для достижения единства общества и согласия всех сословий, было написано в блестящем лирическом ключе. Но в ту пору, когда русский позор в Крымской войне стал очевидным фактом, поэтический панегирик теням великих надо было строить не как вызов Западу, а как упрек современной России. Поэтому читатели отнеслись к несвоевременному «Разговору…» в основном критически. В передовых литературных кругах его встретили в штыки. Цензор Александр Никитенко записал в своем дневнике: «Каролина Павлова ужасно хвастает фразою: “Пусть гибнут наши имена – да возвеличится Россия”. Любовь к отечеству – чувство похвальное, что и говорить. Но сказать “пусть гибнут наши имена, лишь бы возвеличилось отечество”, – значит сказать великолепную нелепость. Отечество возвеличивается именно сынами избранными, доблестными, даровитыми, которые не гибнут без смысла, без достоинства и самоуважения. То, что говорит Павлова, – гипербола и фальшь». Вероятно, поэтесса решила щегольнуть известной броской цитатой – и попала в неловкое положение – цитата была знакома не всем.
Разговор в Кремле» осуждался не столько за «славянофильство», сколько за художественные просчеты. Критики отмечали длинноты, тяжеловесность языка, не всегда русские обороты, загруженность текста историческими деталями. К Павловой впервые предъявлялись претензии как к мастеру. Это был тревожный симптом.
Провал «Разговора…» был тем более досаден, что это стихотворение стало итогом интеллектуальных дискуссий с Борисом Утиным, и она надеялась, что последнее слово осталось за ней. Кроме того, она посвятила «Разговор…» сыну Ипполиту.
В жизни Каролины продолжалась черная полоса. В 1855 году она потеряла горячо любимую матушку – единственного человека, который принимал ее всегда и любую. Подросток-сын Ипполит не пожелал жить с матерью и переехал к отцу, к которому, несмотря ни на что, был нежно привязан. Он поступил в Московский университет и впоследствии стал преподавателем словесности, критиком и публицистом. Однако, вероятно, какие-то связи с Каролиной на уровне переписки остались.
Тем временем Золотой век русской литературы сменился «веком сознаний», «холодных умов». Как говорил Блок: «Пришли Белинские…» Белинский писал: «Отнимать у искусства право служить общественным интересам – значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит лишать его самой живой силы, т. е. мысли, делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкой праздных ленивцев. Это значит даже убивать его, чему доказательством может служить жалкое положение живописи нашего времени. Как будто не замечая кипящей вокруг него жизни, с закрытыми глазами на все живое, современное, действительное, это искусство ищет вдохновения в отжившем прошедшем, берет оттуда готовые идеалы, к которым люди давно уже охладели, которые никого уже не интересуют, не греют, ни в ком не пробуждают живого сочувствия».
От литературы стали требовать разговора о болезнях общества, обсуждался вопрос: не пора ли перестать смотреть на поэзию как на романтическое поле битвы каких-то неведомых сил? Не пора ли перестать мусолить пресловутые душевные «чувства»? На все подобные, искушающие дух, вопросы Каролина Павлова отвечала убежденно и однозначно: