Стихийное бедствие

Начальник цеха тонкого литья, готовый с презрением смотреть в глаза сатире, оставил рабочих на сверхурочные часы только для того, чтобы они отдраили закоптившиеся за долгие годы окна и починили вентиляцию.

Увидев всю эту суету, цех полуавтоматов за один день перешел на полную автоматизацию — установил в цехе автоматы, купленные пять лет назад за границей и лежавшие все это время во дворе цеха в нераспакованных контейнерах.

К вечеру Белякова вызвал к себе директор, который с утра был на совещании в тресте. Дина Павловна привела себя в состояние готовности номер два — сунула за оба уха запасные сигареты, в одну руку взяла валидол, в другую — стакан с водой и напрягла весь свой слух в ожидании удара директорского кулака по столу.

Однако вопреки ее расчетам директор встретил Белякова без крика. Он плотно закрыл дверь кабинета и хитро улыбнулся:

— Вы не можете себе представить всех результатов вашей деятельности, товарищ сатирик. Благодаря вам мы, кажется, начинаем выполнять план.

— Благодаря мне? — удивился Беляков. — Но ведь я выпустил всего одну «колючку», да и ту в ваш адрес.

— Милый вы мой, — засмеялся директор, — ведь какие сейчас разговоры по заводу идут: если уж он директора не побоялся высмеять, то чего тогда ждать другим?! Улавливаете?

— Улавливаю.

— Теперь у нас работа пойдет, уверяю вас.

Беляков вдруг тоже заулыбался:

— А скажите, только честно, вы этот бар исключительно ради моей сатиры стали в модельном цехе делать?

Директор подошел к двери, заглянул за нее, потом поднес палец ко рту:

— Но пусть будет нашей с вами маленькой тайной…

ДОРИАН ГРЕЙ СЕМЕНОВ

Заводскому художнику Рогову предзавкома Девицкий поручил нарисовать портреты передовых работников завода для Доски почета.

А Рогову после размалевки рекламных кинокрасавцев для клуба обыкновенные лица передовиков не показались что-то… Он взял да несколько передовых работников подменил не бог весть какими, зато фактуристыми, броскими с лица, кровь с молоком.

— Ну, Семенова-то зачем рисовали? — уныло отругивал теперь бестолкового художника председатель завкома. — Да еще чуть ли не в масле.

— Именно в масле! — горячился Рогов. — Мне эти краски одна бабка лично готовила. Травки в поле собирала, масло сама сбивала… Чисто колдунья! Но зато как лежат, а? Восторг!

— При чем тут травки? Семенов ведь у нас на плохом счету. Можно сказать, первый поддавальщик.

— Да будет вам? Мне важна не низкая правда жизни, а высокая правда искусства, — витийствовал художник. — Разве это плохо, если я всего лишь силой творческого воображения сумел превратить простого труженика в передового?..

Тем временем с Федей Семеновым стало происходить что-то необъяснимое. Выпьет по случаю, а ни в одном глазу, будто в рот не брал, и голова по утрам не трещит, и понедельник — день нетяжелый. Короче говоря, жизнь стала терять всякий интерес.

Впервые заметил он в себе эту нездоровую черту характера пятнадцатого, после получки. Встали они с мастером Петровичем лагерем возле ларька, взяли по кружке пива. Крепкое у них за пазухой притаилось. Размялись по одной. Мастер сразу размялся: стал начальника цеха ругать, а у Феди язык ругать не поднимался — явный признак того, что трезвый.

Попробовал Федя взять себя пивом и даже скандалить полез, мол, Поликарповна в ларьке напиток разбавляет.

— Какое разбавляет? — остановил его мастер. — Ты погляди на общество. Все же в хорошем состоянии.

— А я?

— Может, заболел? — посочувствовал Петрович.

Допил Федя в познавательных целях остаток бутылки, еще раз убедился, что ничего его не берет, и с горя пошел домой трезвым. Чем крайне обеспокоил жену.

— Глянь, с получки, а как стеклышко. — Клава с тревогой заглянула мужу в глаза. — Ой, уж не завел ли кого?..

И на всякий случай решила сходить в завком по моральному делу.

Уже на следующее утро Клава Семенова появилась в завкоме. Появилась, как бомба замедленного действия. Шла не спеша и величественно, но по всему чувствовалось, что взрыва не избежать.

И вдруг у Доски почета возню заметила. Предзавкома озлобленно срывал портрет ее мужа, неведомым путем попавший сегодня утром на Доску почета, а какой-то шкет протестовал.

— Рисовать рисуйте, кого хотите, — орал Девицкий, — а уж кого вешать — мы решаем.

— Вы уничтожаете мою лучшую работу, — вопил шкет.

— Тут вам не вернисаж, — топал ногами предзавкома, — тут вам не выставка ваших портретов, тут выставка наших портретов.

— Давайте спросим первого попавшегося зрителя… Скажите, вам этот портрет нравится?

— Ой, — обомлела Клава, — как живой.

— Это заинтересованный зритель, — зло вылил ушат ледяной воды Девицкий, — это супруга вашего Семенова.

— Тем более! — попытался перехватить инициативу художник. — Кому, как не жене, судить! — Он подбежал к Клаве. — Правда, похож?

— Похож, — подтвердила Клава, — и нос красный и зенки мутные…

— Ну вот, — обрадовался нежданной подмоге Девицкий и спросил ехидно: — Может, он вам еще и в нетрезвом виде позировал?

— Да вы что? — благородно вскипел Рогов. — Для Доски-то почета в нетрезвом?.. Для вас, вижу, нет ничего святого.